Орать. На самого Сторицкого. Это уже никак не укладывалось у Кати в голове, и она решительно (головокружение вроде прошло) толкнула дверцу трейлера, выпав из ватной тишины в ревущий хаос съемочной площадки.

По ушам ударил визг болгарок и рев шуруповертов, мат рабочих и усиленные мегафоном вопли помрежа, фырчание фургонов и подвывание сирены «скорой». Сквозь эту какофонию пробивался высокий, на грани фальцета, крик Агнера:

— Я вас предупреждал! Это не может продолжаться вечно! Он уже на пределе! Я увеличил дозировку препарата в четыре раза только за последний месяц! Больше он не выдержит!

— Прекратите истерику, Агнер, — брюзгливо дребезжал в ответ Сторицкий. Будучи ростом по плечу агенту, режиссер умудрялся смотреть на него свысока. — Это же его работа. Это то, что он есть. А ваша задача — вернуть ему трудоспособность. И побыстрее, у меня график съемок горит.

— Это немыслимо! Используйте дублера! Мне нужен месяц, как минимум, и все равно нет гарантии результата!

— Дублера? — ядовито процедил Сторицкий. — В кульминационной сцене? С крупными планами? Дублера?!

Он не хочет сниматься, догадалась Катя. Глинин не хочет сниматься. У него нервный срыв или что-то в этом роде. Из-за меня. С гениями такое бывает.

— Простите, пожалуйста, — встряла девушка в перепалку режиссера и агента, робко пряча руки за спиной. — Это все из-за меня, да? Может быть, я смогу чем-нибудь помочь? Давайте я поговорю с Саввой… — тут она запнулась, потому что отчества Глинина не помнила, и вышло совсем по-дурацки, фамильярно и пошло.

Сторицкий обвел ее оценивающим взглядом из-под кустистых бровей и спросил:

— Ты бумагу подписала?

— Да, конечно.

— Молодец, — режиссер по-птичьи склонил голову к плечу и уточнил: — Какой курс?

— Пятый… Я от Нелли Васильевны. Вместо Сафьяновой.

— Ага. Так-так. Вот что, Виталий Борисович, — сказал Сторицкий мрачно. — Савва мне нужен в рабочем состоянии не позднее понедельника. Три дня вам даю. Делайте, что хотите, но в понедельник мы должны закончить.

Агнер в ответ скорчил гримасу из разряда «да вы с ума сошли!» Посредственно скорчил, наигранно, оценила Катя, на троечку по пантомиме. Глаза у агента были холодные и злые.

— А ты, девонька, — обратился режиссер к Кате, — заслужила пару дней отдыха. Загранпаспорт есть?

— Нет, — пискнула Катя.

— Ерунда, сделаем!

Таких снов Катя не видела с детства. У нее над кроватью висела картинка — страничка из глянцевого журнала: море, пальмы, песок и белая яхта на горизонте, и каждый раз, засыпая, Катя мечтала перенестись в этот волшебный мир, где всегда тепло и солнечно.

Кажется, получилось. Над бирюзовой гладью моря в лазурно-прозрачном небе плыли легкие, будто нарисованные акварелью перистые облака, а яхт в бухту Ибицы набилось столько, что и не сосчитать — под лесом мачт и шатрами белоснежных парусов обитало племя загорелых миллионеров с длинноногими девицами в бикини, по две штуки на одного миллионера. По набережной проносились дорогущие машины, но сюда, на балкон десятого этажа пятизвездочного отеля долетали лишь крики чаек и музыка с дискотеки напротив.

Сон определенно удался. А самое главное — это был не сон.

— Доброе утро, Катенька! — Сторицкий с самого утра облачился в пурпурный халат, а на шею повязал шелковый платок. Чашечку эспрессо он держал чуточку манерно, отставив мизинец.

А все-таки он голубой, подумала Катя, потягиваясь в шезлонге. И номер себе снял отдельный, хоть и с общим балконом, и одевается как Боря Моисеев, и ведет себя… Интересно, он Сафьянову-то трахнул? Или так, для престижу подобрал? А уж тетю Нелли и нормальный мужик не стал бы. Точно, гей.

— Доброе утро, Михаил Филимонович! — поздоровалась Катя, отставив бокал с дайкири.

— Как вам тут? — хитро прищурился Сторицкий, кивнув на пейзаж Ибицы. — Нравится?

— А то! — выпалила Катя и тут же смутилась. Вышло вульгарно, но Сторицкий только усмехнулся.

— Скажу вам правду, Катюша, что на вашем месте должна была быть другая девушка.

— Сафьянова? — Сегодня язык у Кати определенно опережал мозг.

— А вы откуда ее знаете?

— Мы же однокурсницы… Ну, у Нелли Васильевны, — смутилась Катя.

— Ах да, конечно! Так вот. Марго меня крупно подвела. А я не люблю, когда меня подводят. Очень крепко не люблю.

Сторицкий на мгновение превратился из добренького дедушки в престарелого нациста, всю жизнь скрывавшегося под чужой личиной — у Кати аж мороз по коже пошел.

— А что там Глинин? — она предпочла поменять тему разговора. — Выздоравливает?

— Глинин, — вздернул бородку режиссер, — идет на поправку. Агнер об этом позаботится. Не переживайте.

— А чем он болен? — округлив глаза, сыграла наивную простушку Катя.