— Я поняла, — кивнула Катя и взяла договор.

— Удачи! — пожелал ей Агнер, когда девушка выбиралась из машины.

За те пару шагов до тюрьмы Катя успела слегка промокнуть. Волосы налипли на лоб, сбились космами за ушами. Так даже лучше, решила девушка. Буду выглядеть беспомощной и беззащитной. Вызывать доверие и сочувствие.

Страшно не хотелось идти в тюрьму.

Дверь была очень тяжелой. Лакированный пол вестибюля пахнул мастикой. Единственный кактус в кадке покрывал слой серой пыли. Дежурный за стойкой выглядел усталым и равнодушным.

— Вы к Сафьяновой? — спросил ее дежурный.

— Д-да… — растерялась девушка.

— Виталий Борисович предупреждал. Но встречу придется перенести.

— П-почему?

— Она в лазарете. Попытка самоубийства. Хотела повеситься на простыне. Психиатров уже вызвали.

— Спасибо, — машинально поблагодарила Катя и, развернувшись, деревянной походкой двинулась к выходу.

Мокрый осенний воздух свободы показался ей нектаром. От «Мерседеса» приятно тянуло табачным дымом.

— Ты чего так быстро? — заволновался Агнер, опустив стекло. — Не пустили? Я же договорился!

— Нет, — замотала головой Катя. — Сафьянова. Она того. Хотела покончить с собой. Не получилось. Перевели в лазарет.

— Ах, черт возьми! — гнусаво воскликнул Сторицкий. — Ну что за дурища!

— Напротив, — задумчиво проговорил Агнер. — Это, пожалуй, лучший из всех возможных вариантов. Если ее признают недееспособной, тюрьма ей не грозит. А ее россказни будут считать бредом сумасшедшей.

— То есть, — прищурился Сторицкий, — ее должны признать психованной? Это можно устроить?

— Да. Но это будет дорого.

— Плевать! — рявкнул режиссер. — Сделай это! Сколько бы это ни стоило! А ты чего торчишь под дождем?! — зарычал он на окончательно промокшую Катю, переминавшуюся возле «Мерседеса». — Марш в машину! Завтра начинаем съемки! Не хватало только тебе заболеть!

Съемки оказались кромешным адом. Менее чем за сутки Сторицкий отправил всю группу во Франкфурт, а оттуда — сразу же в Виттенберг (какой шопинг, что вы, один только аэропорт и успела посмотреть Катя!) Там энергичный и деловитый режиссер развил кипучую деятельность и уже на второй день дал команду «Мотор!» Роль Мефистофеля Сторицкий взял на себя, костюм и грим практически не снимал, так и носился по площадке чертиком из табакерки, на всех покрикивал, повизгивал, командовал, орал матом и руководил.

Агнер и Глинин выходили из трейлера только перед самым дублем — первым и единственным.

«Фауста» Сторицкий снимал в модном ныне осовремененном варианте — как это повелось еще со времен шекспирианы Кеннета Браны. Средневековая история в привычном зрителю повседневном антураже. Снимали днем и ночью, без четкого графика. Катю могли разбудить перед рассветом, а могли продержать под софитами до полуночи, пока вся группа терпеливо ждала появления Глинина.

Глинин работал все реже и реже. Он спускался из трейлера, величественный, безумный, с пылающими глазами, делал дубль и сразу уходил. Иногда Агнер поддерживал его под локоть.

Но как он играл!

Катя даже начала понимать Сафьянову. Это было… нет, не мастерство, не дар гения, не заразительный пыл психопата. Эта была сама жизнь. Во всей ее полноте. Готовность продать душу за бесконечность бытия, за вечное познание, за поиск истины — да, образ Фауста подходил Савве идеально.

Не зря Марго полезла в петлю. Быть любимой самим Петраркой и навсегда его потерять…

Влюбляться в Фауста-Глинина Катя себе запретила. Тем более, сценарий не располагал к такому повороту событий. В финальной (для Гретхен) сцене она должна была отвергнуть предложение Фауста и героически пойти на казнь ради спасения своей души.

Съемку назначили на полвторого ночи. Вместо павильона Сторицкий решил снимать в тюрьме — натуральной темнице черт знает какого века постройки, до сих используемой местными полицаями для протрезвления пьяных водителей. По такому поводу, конечно, всех алкашей выселили, а Катю — вселили.

За три часа до начала съемок. Еще до того даже, как выставили свет. Чтобы вжилась в роль, приказал Сторицкий. Вошла в образ. Посиди, подумай, представь себя на месте Гретхен. Завтра тебя казнят, а тут приходит твой любимый мужчина в компании с бесом и предлагает жизнь, но ценой вечного проклятия.

Сторицкий запер дверь, спрятал ключ в карман и ушел, а Катя осталась. Одна, на жесткой деревянной лавке. В тюрьме.

Гретхен была идиоткой, решила Катя где-то через полминуты. Променять жизнь на райские кущи? Ну уж нет. Я бы на ее месте удрала вместе с Фаустом и Мефистофелем. На белой яхте навстречу закату. И чтобы тепло всегда, а не два месяца в году.

Но для белой яхты надо будет сыграть эту идиотку. Напрячься, разреветься и сыграть.

— Гретхен!

От шепота Глинина Катю пробрал мороз по коже.