— Ух ты! — В силу горячего южного характера Приходько всегда живо реагировал на рифмованную продукцию, выдаваемую моей памятью. — А дальше?

— Дальше тоже весело… Но местами пошло, — предупредил я благодарного слушателя — все-таки творчество Сагадеева не очень соответствовало моим представлениям о морали сороковых.

— Да ладно, — махнул рукой собеседник.

Пришлось тихонечко напеть ему остальные куплеты, для вдохновения поглядывая на деревенских красоток.

— Хорошая, рабочая песня! — неожиданно заявил военврач, после того как я спел:

От такого вывода я даже поперхнулся!

— Тьфу, с чего ты взял? Мне кажется, что она все-таки про баб.

— А то по тексту не видно, что писал рабочий человек? Но талантливо! Хотя в Доме культуры такое не споешь, конечно…

Тут с ним спорить я и не собирался. Вообще, с какого-то момента подходить к выбору репертуара для общественного, так сказать, исполнения я стал намного осторожнее. А то ведь придет на ум строчка из, к примеру, «Монгол Шуудана», промычишь ее, а дальше нельзя — к Гражданской тут отношение совсем другое. За что-нибудь вроде «Врежем залпом из обрезов. Был чекист — и нет чекиста» голову свои же проломят, невзирая на должность и звание. Впрочем, вдруг с полицаями контакты налаживать придется? Тогда такая галиматья вполне в тему будет. А пока дальше отдельных песен из «Бумбараша» я не заходил.

— Шандец как прикольно вы, тыловики, устроились! — Док оставил попытки незаметно подкрасться ко мне еще месяц назад и теперь предпочитал просто подкалывать издалека.

«Тыловиками» он дразнил всех без исключения и в чем-то, конечно, был прав — до передовой нам еще топать и топать.

— Ты чего разорался, служитель смерти? Не видишь, что ли, — мы за гражданским населением наблюдаем?

— Это население не наблюдать, а обыскивать надо! — заявил Серега, устраиваясь рядом. — Вон ту шатеночку я бы обыскал… Раза три как минимум.

— Ага, и Саня тебя потом столько же раз обыщет… С особым цинизмом.

— Какая же сволочь меня заложит? — Наш медик щелкнул крышкой щегольского портсигара. — Не один ли знакомый мне старлей, взращенный в подвалах кровавой гэбни?

Сему мы не стеснялись — одессит сам, похоже, любил побалагурить в таком стиле. По крайней мере, в ответ на Серегины подначки за словом в карман не лазил. И многие наши конструкции, вроде той же «кровавой гэбни», воспринимал нормально, в отличие от, скажем, Дымова. Хоть и любил Советскую власть Приходько со всем пылом своей широкой малороссийской души (а как не любить-то, если при старом режиме ему, сыну портового грузчика, не то что врачебная, но и никакая другая приличная карьера не светила?), но тем не менее врожденное чувство юмора ему никогда не изменяло.

— Да ты сам запалишься. Как удовлетворишь свое «чуйство прекрасного», так и примешься довольной рожей светить. А командир у нас, ой, чуткой! Ой, хваткой!

— Значит, со мной по феминам не пойдешь? — выпустив в воздух пару красивых колечек дыма, спросил Серый. Причем спросил серьезно — это я, несмотря на всю буффонаду, разглядел.

— Не, мне своя рубашка ближе к телу, да и от тащ майора огребать желания нет.

— Ну как знаешь… Казак вон сходил и пока еще не огреб.

— А ты откуда знаешь?

— Про клятву Гиппократа слышал? — напустил на себя таинственный вид Кураев.

— А то! И про то, что она не эквивалентна тайне исповеди, тоже знаю.

— Вообще-то, Викторович добро дал, — с ленцой сообщил Док. — Так что я не просто так в компаньоны зову.

— Когда Саня разрешил?! — Последнее, во что я был готов поверить, — это команда на загул в устах командира. По эту сторону фронта — точно.

— Да вот только что. Сказал, что как с выезда вернемся, так можно будет. Но только по взаимному согласию. Ладно, я почапал. И ты подходи, кое-что для тайника передам. — Аккуратно затоптав окурок, Сережка встал и зашагал к школе, оставив нас с Семой подбирать челюсти.