Места для гуляний на этой стороне было много. Дошли до заброшенного здания из красного кирпича, закопчённого ещё паровозами, дальше было ещё одно сооружение с огромными чёрными проёмами ворот, до половины заколоченных досками, и, точно такое же, но побелённое и весёленькое. На маленькой зелёной вывеске читалось: «Оборотное депо». Пока они проходили длинную стену, Толя всё сокрушался: «Надо же, какая недвижимость… Эх, такой бы ангарчик в Читу! Классный гараж бы получился, а тут пропадает…»

— Ты можешь себе представить, что в этом городишке было 105 торговых фирм, целых три пароходные компании, несколько банков… Вот здесь были портовые склады, видишь, — показал беглец на вытянутую идеально ровную площадку между рельсами и рекой. — А сейчас ничего, даже щепки не осталось! Ничего!

— А ты откуда знаешь? — обернулся Толя.

— Так я ведь полезным делом был занят, экспонаты изучал…

— Ага, вот таких всезнаек… — начал вертолётчик и запнулся. Не мог же он сказать: «Таких всезнаек первыми и убивают!»

А беглецу всё не давала покоя судьба городка. Неужели, и правда, когда-то по реке ходили, гудели пароходы, баржи, по мосткам сновали грузчики с бочками, с мешками на спинах… И вот уже много лет никаких дебаркадеров, никаких пароходов и барж, никаких банков и рестораций. И нет больше тех отважных, шалых людей. И ведь не то обидно, что жизнь стала другой, сама жизнь утекла, как песок сквозь божьи пальцы. И история здесь — всё, закончилась! Нет уже никакого Сретенска, а то, что ещё есть — только мираж. А лет через десять не будет и этого…

— Ты особо не переживай! Айда за мной! — двинулся Толя по шпалам, мелко перебирая длинными ногами, а, оглянувшись и увидев, что компаньон стоит на месте, самым убедительным тоном позвал: — Давай, давай! Шось интересное покажу!

И они пошли в обратную сторону к вокзалу, потом дальше, дальше. И вот уже видно, как на пути железной дороги встала сопка. Странно, зачем довели эту нитку до горы и бросили? Рельсы давно сняли, виднелись лишь шпалы, засыпанные землей и проросшие скудной травой. Они были так стары, что даже в этот жаркий день не пахли креозотом. А может, это сопка обвалилась на стальные рельсы, перегородила, завалила дорогу. Вот обрушится такая глыба на человека, и перережет пополам, и покорёжит и превратит в прах всю жизнь…

Сколько бы он стоял у последней, еле видной шпалы, у этого зримого тупика и беспросветности, неизвестно. Вывел его из ступора голос компаньона: «Очнись, посадка началась!» И они бросились к вокзалу, а там уже всё ожило, зашевелилось, откуда-то и беспокойный народ набежал. И открылись двери вагонов, и втянули пассажиров, и заклубилась жизнь, она ведь в движении или хотя бы в ожидании оного…

— Вот, а ты говорил: не пойдёть, не пойдёть! — балагурил Толя, сходу по-хозяйски обживая выбранное место в середине вагона: отбросил ногой пустую пластиковую бутылку, смел шелуху с лавки, открыл верхушку рамы.

— Садись, шо ты раздумываешь? Грязно? Не бери в голову!

И беглец, прислонившись головой к давно немытому окну, с тоской выдохнул: «Далеко ехать?»

— Ты поездом захотел? Теперь не спрашивай. Давай покемарим, а? Я вторую ночь не досыпаю, — закрыв глаза, зевнул вертолётчик. И, подложив под голову сумку, вытянулся на лавке так, что ногами перекрыл проход. А скоро и состав, постояв-постояв, дёрнулся раз-другой, проверяясь, крепко ли стоит на колёсах, и поехал строго по рельсам. А рельсы из кабины тепловоза кажутся такими тоненькими…

И поплыл за окном, за речкой разноцветный Сретенск, а потом и мост, а потом и просто холмы, холмы. И, сложив на груди руки, мерно покачивался Толя, и лицо его с закрытыми глазами было каким-то отрешённым. Так быстро заснул? И вдруг пришло в голову: «Ему что, разговаривать со мной неинтересно? А тебя это обстоятельство задевает? Хотел кандалами потрясти? Да, подсел ты на интерес к себе, подсел! Думал, тебя рвать на части будут, а тут такой облом. Так ведь это и хорошо. Не лезет человек в душу, не топчется там, а тебе из себя ничего изображать не надо. Особенно, когда вопросы задавались только для того, чтобы выпотрошить, вывернуть наизнанку, а потом решить на сколько тебя хватит… Так ведь и не хватило, взорвалось что-то внутри, вот и побежал…»

Он много чего надумал бы тогда и о себе, и о вертолётчике, когда вдруг спохватился: «Осёл ты, братец! И совершенный эгоист! Сам выспался, а теперь требуешь: разговаривайте со мной, разговаривайте! А человек устал, пусть поспит…»

И глаз невольно задержался на лице вертолётчика, на широких бровях, неожиданно тёмных ресницах, на твёрдом подбородке, на продольных морщинах у резко очерченного рта. Оказывается, он седой, в пепельной гриве не сразу и разглядишь седые пряди! И тут же поймал себя на мысли: неприлично так рассматривать спящего, беззащитного. Интересен человек, но неприлично…