Я даже заподозрила ее в том, что они тут сговорились специально, и «желаемый результат» означал не усовершенствование моей внешности, а совсем наоборот — ее полное обезображивание.

— Какой лак будем наносить? — деловито осведомилась маникюрша Марина.

Я подумала, что раз уж меня тут так мучили, то хоть лак я выберу сама, поярче, и потянулась за сиреневым, который сразу мне понравился.

Но Любочка, разбив все мои надежды выглядеть «женщиной-вамп», помотала головой и сказала:

— Бледно-розовый.

— Что? — воскликнула я. — Так чего ради я терпела все мучения? У меня и так ногти бледно-розовые!

Обе мои мучительницы рассмеялись.

— Ну давай ей хоть цветочки нарисуем, — предложила маникюрша Марина.

— Ага, — усмехнулась Люба. — И татуаж на лбу. А потом нас выгонят за порчу имущества Андрея Никитича…

— Я вовсе не его имущество, — попробовала сопротивляться я.

— Почти, — загадочно усмехнулась Марина. — Все наши модельки — его имущество. Как женщины, так и…

Она осеклась под грозным взглядом Любы.

— Ладно, мученица. Разве тебе не рассказывали, что настоящая красота требует жертв и усилий?

Она отпустила мои исстрадавшиеся руки и удовлетворенно проговорила:

— Посмотри, какие у тебя теперь мягкие ручки, дурочка… С такими красивыми ноготками, как у тебя, я бы маникюр целыми днями делала. Дал же господь красоту такой безалаберной девчонке!

«Почему они все время, как заведенные, бормочут про мою красоту? — подумала я. — Или боятся гнева своего Никитича?»

— Все, почти свободна, — объявила Марина. — Можешь забирать ее на дальнейшие муки. А у меня сейчас грустные минуты — ко мне придет Грязнер, а это трагедия!

— Грязнер? — переспросила я, делая вид, что вовеки не слыхала этого прозвища. — Ну и фамилия…

— Это, дитя мое, не фамилия. Это прозвище, полностью отражающее его внутреннюю сущность, — вздохнула Марина.

— Надо же, так окрестить человека! — продолжала я в тайной надежде выудить у нее побольше об этом Грязнере. — Прямо кошмар какой-то! Кто его так?

Марина подняла глаза и посмотрела на Любу. Люба немного поспешно отвела взгляд в сторону и сделала вид, что ее что-то чрезвычайно заинтересовало на стене. Марина наморщила лоб и долго думала.

— Не помню, — честно призналась она наконец. — Но окрестили метко.

Наша доверительная беседа, к несчастью, была внезапно прервана.

На пороге возник довольно неприятный тип, похожий на растолстевшего ангела, и воскликнул:

— Мариночка, ласточка моя! Я не опоздал?

По этой фразе я без труда определила, что передо мной тот самый широко разрекламированный Грязнер — собственной персоной!

Окинув меня быстрым взглядом, Грязнер прошествовал прямо к столику и привычным жестом сунул руки в подготовленную ванночку.

У меня даже мороз по коже продрал, и быстренько начался приступ комплекса неполноценности. «Вот, Александра Сергеевна, — мрачно сказала я себе, — полюбуйтесь — для этого самого Грязнера, заметьте, мужского пола, маникюр — дело привычное, а вы тут истерику закатили!»

— Привет, деточки, кстати, Любашенька, что там за блажь нашла на Никитича?

Он говорил растянуто, медленно, почти без пауз, не выделяя слов и не делая никаких перерывов между фразами.

— Можете ли себе представить, он пригласил меня на эту свою помолвку, спрашивается, зачем?

Кажется, его еще и не интересовали ответы. Он довольно пристально всматривался в собственное отражение, которое явно вызывало у него полное одобрение. На его губах сияла самодовольная улыбка, которая ему совершенно не шла.

— И вообще я не знаю, надо ли идти, но Славик решил пойти, а я же не могу отказать Славику…

«Славик — это, наверное, Подл, — догадалась я. — Интересно, как зовут Грязнера?»

— А эта минога Таня… Ох, девочки, девочки, она же просто изящный сервант, зачем она ему?

Люба потащила меня к выходу.

Я попыталась сопротивляться — начиналось самое интересное, но она была неумолима.

— Пойдем, — прошептала она. — У нас совсем мало времени…

— Люба, так мне идти? Как ты считаешь? — томно вопросил Грязнер.

— Иди, конечно, Виталик, — буркнула Люба. — Ты прости, мне пора.