Это был самый важный урок, усвоенный Лео за лето. А уравнения почти мгновенно улетучились из его памяти. Как и многие другие предметы, которые он выучил или знал (а знал он немало). И этот принцип искупления лежал в основе того образования, которое ему навязывали. В основе буржуазного образования. Старого образца. Более сурового, чем библейские заветы. Единственный завет этого образования торжественно гласил: «Ты должен быть лучше своего отца и должен произвести на свет потомство, которое будет лучше тебя».

Лео был породистой лошадкой и должен был вести себя соответственно. Урок, о котором он вспомнил на первом курсе университета, когда столкнулся с еще одним непреодолимым препятствием. Экзаменом по химии. Снова эта сонливость. Снова это ощущение пустоты. Снова формулы, которые смешивались в его голове и совершенно не запоминались. Какая мука! Но на этот раз Лео был уже достаточно натаскан. На этот раз Лео знал, как справиться. И он приложил все усилия, чтобы сдать самый сложный экзамен у самого жесткого препода на первом же курсе медицинского факультета. Старый черт требовал, чтобы студенты знали учебник наизусть. Он делал все, чтобы выбить тебя из колеи. К тому же он был старым другом отца Лео. Но все та же буржуазная мораль, которая вынуждала такого привилегированного студента, как Лео, отплачивать родителям успехами в университете, и препятствовала отцу замолвить словечко за своего сына перед старым другом.

Лео прекрасно помнил день, в который он сдавал экзамен. Безжалостный июльский зной. Черт знает почему, он не потел. Он помнил, как тот тип спросил его с неожиданной мягкостью, не является ли Лео сыном его дорогого друга Джанни Понтекорво. Лео, следуя указаниям отца, ответил, что нет, он сын не того Понтекорво. Он сын другого Понтекорво. Сын кого угодно, чтобы сдать этот сложный экзамен, должен быть в тех же условиях, что и все остальные. Боже, он почти не соображал, пока лгал о себе тому придурку. В голове было пусто. Или лучше сказать, его голова была забита бесполезными формулами и дурными предчувствиями. Лео явился на экзамен после четырех месяцев, потраченных на учебу. Его подташнивало. Он провел последние две ночи без сна, глотая горстями таблетки, чтобы продержаться. Он чуть не падал в обморок. Лучше бы ему дали перевести текст Фукидида. Или разобрать фрагмент из Сапфо. Тогда Лео заставил бы себя ценить, он бы показал, из какого теста он слеплен. Лео принадлежал к тому типу спортсменов, которые выкладываются по полной, когда играют на своем поле, и теряются, когда оказываются на чужой территории. И ничто так не походило на чужое поле, как та душная аудитория в форме амфитеатра, в которой один ублюдок со своими помощниками, такими же ублюдками, валили студентов с систематичным безразличием пыточной машины.

И Лео справился. Триумф из чувства противоречия. Он вышел живым и победителем из неравного боя. На этот раз он справился. И с тех пор он сдавал все экзамены, прикладывая силу воли и делая ставку на эффективность самопожертвования.

Но что бы случилось, если бы он не сдал экзамен по химии? Что бы случилось, если бы он разволновался, устал и случайно сморозил какую-нибудь глупость? Что бы случилось, если бы ублюдок швырнул ему в лицо зачетку характерным для него жестом и сказал: «Увидимся через шесть месяцев?»

Не случилось бы ничего. Ничего страшнее того, что произошло годом раньше, когда Лео отправили пересдавать математику. Его ждала бы дополнительная порция учебы. Он должен был бы отложить на несколько месяцев написание диплома, а значит, и освобождение от семьи. Он должен был бы потерпеть раздражение родителей. Их разочарование. Их гнев. И все? Все.

А сейчас? Что случится сейчас, если на допросе он даст неверные ответы? Увы, Лео предстояло узнать это.

Итак, враг был перед ним. Вот его лицо, его тело. Человек, которого Лео столько раз пытался представить, совсем не походил на стоявшего у другого края стола. Таков был обвинитель. Великий инквизитор. Торквемада.

Из-за ряда совпадений (случайных ли?) человек, открывший дверь и пригласивший их войти, вежливый, но не церемонный, предложивший им сесть за стол, был автором многих обвинений, выдвинутых против Лео. Это означало, что большая часть его рабочего времени, почти полгода, была посвящена сбору доказательств того, что Лео Понтекорво — вор, жулик и извращенец. Это означало, что именно этот человек подписал документ, из-за которого Лео прожил самые абсурдные, хотя и не худшие дни своей жизни: документ по-прежнему лежал в кармане Лео, а он по-прежнему упорно не желал знать его содержание.

Когда Лео обратился к нему, Эррера представил запрос на ходатайство. Прокурор отклонил запрос, но прежде, чем Эррера успел обратиться к судье, Лео уже арестовали.

«Этот паршивец обогнал меня!» — продолжал бурчать Эррера.

Откуда такое рвение? Почему этот человек был так настроен против Лео? Почему он так взъелся из-за истории, в сущности не сильно отличающейся от той, которая случается с другими отцами семейств, другими выдающимися медиками, другими профессорами? Лео вновь и вновь задавал себе этот вопрос. Но сейчас, когда враг сидел перед ним, когда Лео смог бы получить ответ, он почему-то не обращался больше к этому вопросу. Сейчас все казалось ему логичным и последовательным. Это была работа инквизитора. Которую он исполнял с не меньшей тщательностью и самоотдачей, чем Лео свою.

Лео перебрал все предположения, которые они выстроили с Эррерой, который, как многие юристы его поколения, был уверен, что начало всему — политические убеждения.

«Этот тип ненавидит тебя», — повторял Эррера.

«Почему ты так думаешь?»

«Это ясно из его стиля, что он тебя ненавидит. Ненавидит то, чем ты являешься. Ненавидит то, что ты делаешь. Ненавидит твою проклятую рубрику в „Коррьере“. Ненавидит твой „Ягуар“. Ненавидит твой кукольный домик, в котором ты укрылся от остального мира. Ненавидит Кракси и твой патетический идеализм в духе Кракси».