Таран низко поклонился провожавшим и крикнул:

— Прощайте, дорогие земляки!

Матери и жены запричитали:

— Та куда же вы, наши ясны соколы?

Верховые, высоко держа на древке красное знамя, поскакали вперед. За ними нескончаемой вереницей потянулись подводы с партизанской пехотой.

Чтобы скорее уйти от терзавших душу воплей, ездовые подстегивали лошадей кнутами, подергивали за вожжи.

Колонну замыкали тачанки с пулеметами. Запряженные в них лошади с вплетенными в гривы красными лентами тоже норовили вырваться вперед.

Жарко светило июньское солнце. Легкий ветерок поднимал вдоль дороги пыль длинной рыжей полосой. В пыли утонули огороды, сады, плетни и хаты. Лишь огромные зеленые шапки акаций в белых цветах выглядывали из-за кровель домов. Но вот и они окутались мглой, а потом и вовсе скрылись в мигающем мареве. Бойцы запели:

— Ничего, братва, не унывайте, — разобьем врага и снова будем дома, — крикнул кто-то в ответ на унылую песню.

Партийцы, присаживаясь на подводы к пригорюнившимся бойцам, говорили:

— Да что вы, хлопцы, как обманутые девки, сидите? — и, чтобы отвлечь товарищей от грустных мыслей, сообщали им последнюю новость — о решении укома партии создать на базе наших отрядов Днепровский крестьянский полк.

Известие об этом вызвало много толков. Люди приободрились. Но вот подошли мы к бывшему имению Духвино, в котором была уже создана сельскохозяйственная коммуна, встретились с коммунарами и — опять огорчение и слезы. Молодежь коммуны уходила с нами, а старики, женщины, дети — куда им деваться? Придут белые, учинят расправу и никого тут не пощадят.

Дойдя до развилки дороги, где стоял у колодца давно насквозь прогнивший крест, отряд разделился и пошел по двум дорогам: одни на Брилевку, другие на Чалбассы.

На Чалбассы двинулись и штаб отряда, и присоединившаяся к нам в пути чаплынская кавалерия Баржака.

Высланные вперед кавалерийские разъезды вскоре доложили, что у Ищенских хуторов гуляют какие-то белые банды. Таран приказал уничтожить их, и часа через два после короткого боя белые побежали к Скадовску.

Вторая наша колонна, которая двигалась на Брилевку под командой Чепурко, обнаружила на своем пути передовые части деникинцев, рассчитывавших отрезать нам пути на Херсон. Завязав с ними перестрелку, Чепурко послал гонцов к Тарану. Прокофий Иванович принял решение: пусть Чепурко отходит на Копани, а там белых будет ждать засада.

В ту пору наша колонна подошла уже к Чалбассам и расположилась на привал. Пока дежурные ходили к кухням за горячей пищей, люди толпились у колодцев. Помылись, пообедали, захотелось поразмяться — на площадке у плетня баянист уже наигрывал песенные мотивы. Пришли сюда и чалбасские девчата. Алексей Гончаров попросил баяниста сменить песню на плясовую и тут же сам первым пошел отбивать цыганочку. За ним и другие пустились в пляс.

Часа полтора длился этот веселый отдых. А тем временем конница Баржака, выступившая в Копани, поджидала там в засаде белых. О том, что эта засада удалась и с белыми, попавшими на нее, покончено, мы узнали от сигналиста, проигравшего сбор.

— Теперь до Алешек привала больше не будет, — объявили командиры.

Опять потянулась скучная дорога. Скрипели колеса, фыркали лошади. Начались знаменитые чалбасские кучугуры — песчаное море с островками сосновых рощ. Колеса тонули по ступицу. Лошади вязли по колено, тужились, выбивались из сил. Сверху жгло солнце, а снизу раскалившийся песок. Кое-кто пробовал идти босиком, но тут же обувался — песок обжигал ноги до волдырей.

В Копанях попоили лошадей в тени вишневых зарослей — здесь все изгороди живые, из вишневых кустов, — отряхнулись от песка и двинулись дальше. Вскоре колеса загрохотали по булыжнику так называемого Алешковского шоссе. Что это за шоссе, было вспомнить жутко: на ухабах дышла бросало от лошади к лошади, а партизаны в телегах валились с боку на бок.

К вечеру проехали полосатый шлагбаум с будкой, где раньше взимали с пустой подводы по десять копеек, с груженой — по двадцать. Отсюда начинались Алешки.

Благоустройством наш городок не блистал: лишь базарная площадь с многоглавой церковью да подъезд к ней были вымощены булыжником. На остальных улицах можно было увязнуть в песках. Только кое-где хозяева побогаче выложили у изгородей тротуарчики из глины.

И все же городок имел свою прелесть. Ее создавали сады и виноградники непременная принадлежность каждого дома, — цветущие розы, заросли сирени, туи, барбариса, ну и, конечно, белые акации.

Обычно это был тихий городок — с базарными завсегдатаями, сидевшими на скамейках в ожидании оказии выпить водочки за чужой счет, с тюрьмой за высокой оградой из темно-красного кирпича, с женским монастырем на красивом берегу речки и с мужским невдалеке. Но теперь в Алешках было многолюдно и шумно — с оркестром встречали уездные советские и партийные организации стекавшихся в город партизан.

У военкомата нас поджидал артиллерист Гирский — тот, что прошлой весной при нашествии немцев снял крепостную артиллерию с Кинбургской косы и привел ее на Перекоп к Матвееву. Он совершил поход с Таманской армией, вернулся в родной уезд и теперь был тут военкомом.