Я кладу ногу на ногу и обхватываю руками колено, пытаясь устроиться поудобней. Спустя какое-то время он тихо говорит, что видел меня в прошлом году в финале кубка «Ротманс» в составе «Аякса», я тогда после удара от ворот Бретта Эванса метров с сорока забил великий гол. Я улыбаюсь в ответ.

Когда снова открылась дверь, он резко уткнулся в монитор, а я — в свою коленку, и наш тайный союз стал мне за все воздаянием.

Выйдя от следователя, я купил орхидею и отправился в больницу. Спросил в регистратуре, где палата месье Жерома Трюше — так на самом деле звали Максимо Новалеса, об этом, правда, мало кто знал. Я думал, что Талья может быть сейчас как раз у него. Конечно, я мог бы, выйдя из Дворца правосудия, сперва заскочить к ней, но мне показалось более деликатным сначала изобразить заботу о ее жертве.

— Вы член семьи?

— Нет.

— Друг?

Я недовольно поморщился. Не уверен, что роль запасного члена давала мне право считать себя таковым.

— Коллега по работе? — добавила она, понизив голос и слегка наклонившись вперед.

По ее глазам я понял, что тайна Жерома Трюше, должно быть, уже стала достоянием всей больницы. Я едва заметно кивнул.

— Палата 648, — прошептала она и кокетливо улыбнулась, словно это был номер ее комнаты. — Ему сделали шунтирование, все в порядке, несколько дней его понаблюдают… Теперь ему нужно следить за собой..

Я сказал «Спасибо, мадам» и направился к лифту чувственной и мягкой походкой, чтобы сделать ей приятное, по правде говоря, она была очень уж страшненькой.

В палате 648 повсюду стояли цветы и лежал шоколад, но Тальи там не было. Свежепрошунтированный актер в пижаме, с наброшенным на плечи фиолетовым кашемировым свитером, что-то надиктовывал в микрофон. Я на мгновение замер в проеме двери, чтобы не сбить его. Его крашеные вьющиеся волосы, впалые щеки, морщины и мешки под глазами делали его похожим на бывших футболистов, комментирующих матчи за кадром.

— Не стоит забывать, что в то время первооткрыватель, запятая, коим я являлся, запятая, мог вести абсолютно нормальную жизнь вне съемок, запятая, поскольку мои фильмы шли лишь в специальных залах для зрителя, запятая, посещавшего их тайком, точка с запятой, едва ли я мог себе представить, что однажды видеокассеты и показы по телевизору сделают из меня звезду, скобка открывается, о нынешней молодежи речь не идет, они снялись в трех картинах, а их уже воспринимают как звезд, нормальные в кавычках каналы приглашают их в свои ток-шоу еще до того, как их талант и способности будут проверены временем, скобка закрывается, что крайне отрицательно сказывается на умонастроении в профессии сегодня — тебе чего?

Он обнаружил мое присутствие, выключил магнитофон и сказал, что я со своим горшком не так уж плохо смотрюсь. «Это орхидея», — уточнил я. Он сказал, что ценит внимание и на пару минут я могу войти. Я уселся в пластиковое кресло.

— Мне приятно, что ты пришел, несмотря на все обстоятельства, — сказал он тем же бодрым голосом, каким только что диктовал.

Я спросил, не о романе ли речь. Он пожал кашемировыми плечами.

— Уже год как я подписал договор на мемуары, но дальше предисловия не продвинулся. Думал, пойдет как по маслу, но, когда пришлось подбирать слова ко всему тому, что я пережил, оказалось, что столько всего было… Рассказать о том или об этом, почему именно это, а не что-то другое? В общем, сплошная мука. Короче, «Галлимар» меня подгоняет: они там бьются в истерике — «Грассе» их обошел, опубликовав мемуары малышки Рафаэллы. Слушай, это даже смешно, ей двадцать пять, описывать-то нечего! К тому же она три года как завязала! А у меня съемки одни за другими: сегодня в Германии, завтра в Греции, послезавтра на Маврикии, а когда я сосредотачиваюсь на картине, у меня нет времени переосмысливать прошлое. Они посоветовали мне взять «негра», я бы не против, но и на это тоже нужно время. Выбрать человека и наладить контакт не так-то просто! Это тоже проблема. Но нет худа без добра: теперь у меня будет время этим заняться.

Он тоскливо посмотрел на микрофон, лежащий на простыне между ног. И, понизив голос, сказал, что если ему хватит мужества, то он поведает и о своей неудаче с Тальей, и о том, что ежедневно глотал «Альпростадин», «Иксенз» и «Уприму», чтобы выходить на бой и поддерживать легендарное реноме, несмотря на годы, отвращение, детей и попытки наладить тихую семейную жизнь без приключений. За эти два дня он много передумал, да и читателей в конечном итоге скорее тронут его провалы, чем подвиги. Но от этого зависит его карьера в дальнейшем. Нужно сделать выбор: вызывать у читателя зависть или жалость — и придерживаться его.

Он спросил, что я об этом думаю. Я ответил, что знаю одного очень хорошего писателя, который столкнулся с похожей проблемой, и что, возможно, он будет рад помочь ему. Он удивленно уставился на меня и сказал, что если это я, то не может быть и речи: партнершу я у него уже отнял, и он не собирается делиться со мной еще и своей жизнью. Я успокоил его, перечислил дипломы своего знакомого, и он почувствовал себя польщенным. Я спросил, сколько на этом можно заработать.

— Десять процентов от авторских прав и четверть от моего задатка — если парень сделает все как надо, это приемлемая цена.

Он попросил привести его, чтобы попробовать поработать вместе: говорить с живым человеком куда приятнее, чем с микрофоном, это будет его стимулировать. Мы друг друга поздравили, потом я спросил, приходила ли Талья его навестить. Он помрачнел, сказал, что не приходила, а что еще ожидать от этих девушек с Востока, они же как профитроли: горячие снаружи, ледяные внутри. Я решил сменить тему, и, поскольку больше спросить было нечего, мы заговорили о политике. Его рассуждения начинались так: «Я придерживаюсь левых воззрений», а заканчивались осуждением экологов, которые мешают ему ездить по Парижу. Я покивал головой еще несколько минут, чтобы поддержать разговор, и уже собирался уходить, когда вошла дама. Лет пятидесяти, немного напряженная, но сразу видно, ухоженная. Поскольку она ничего не принесла, я решил, что это его жена.