Шрифт:
— Значит, на себя не похож? — усмехнулся Фёдор. — Очень может быть. А если бы тебе вот так, как мне? Как бы ты жил? Понимаешь, как бы ты жил один, без них? — И Фёдор поглядел на разметавшегося во сне Алёшу. — Ну, отвечай, дорогой друг, товарищ!
Папа побледнел:
— Ты меня, Федя, прости.
— Куда это вы, дядя Федя, опять собираетесь? — спросил Макар. — Недавно вернулись и опять…
— И опять, — усмехнулся Фёдор Александрович. — А кто меня ждать здесь будет? Ты, что ли?
Макар молча увязывал рюкзак.
— Ждать меня некому, так что могу без прощаний-досвиданий на все четыре стороны. — Фёдор Александрович переложил документы из карманов гимнастёрки в новенький китель и застегнулся на все пуговицы. — Ну, будь здоров, дорогой, — сказал он Макару и протянул руку.
— До свиданья, — ответил Макар. — Только зря вы так говорите: никто не ждёт, не с кем прощаться. Вас все ждут. Отец, как приходит с работы, всегда спрашивает. Сергей Алексеевич беспокоится. Настасья наша и то…
Макар замолчал.
— Что — Настасья? — переспросил Петров.
— Как — что? Тоже спрашивает. Что она, не человек?
— Да, да, конечно, это ведь я, Макарка, так сказал. Работа у меня такая, что дома не посидишь.
— Да вы и без работы дома не бываете, — пробурчал Макар. — Вот теперь, как вернётесь, у меня к вам разговор будет. Посоветоваться хочу.
— Быть тебе лётчиком или не быть? Так, что ли? — засмеялся Фёдор Александрович.
— Нет, не угадали, — сказал Макар. — Я в лётчики не собираюсь.
— А в чём же дело?
— Да вот в чём. Хотел издалека какую-нибудь птицу заполучить. Может, у нас приживётся. Как вы думаете?
Макар ловко надел на плечи рюкзак.
— Я вас провожу, — сказал он, — мне к метро по дороге.
— Птицу? Поимею в виду, но обещать не могу. В общем, подумаю. Пошли!
На кухне их встретила тётя Маша.
— Летишь? — спросила она.
— Лечу, — ответил Фёдор Александрович.
— Будь поаккуратней! — Тётя Маша дошла с ними до двери и ещё постояла на крылечке, пока они не ушли со двора.
В эту свою отлучку Фёдор Александрович вдруг прислал весточку. Письмо было Сергею Бодрову, но в нём было всем по привету: и Геннадию, и Мише, и Макару, и Настеньке, всем Тимохиным и Бодровым.
Ответа писать не пришлось — обратного адреса в письме не было.
— Опять где-нибудь за океанами, — сказал Сергей. — Теперь скоро не прилетит.
Случалось несчастье…
Время шло. Наступил март. Вечерами Настенька и Алёшина мама шили тёте Маше нарядное шерстяное платье.
— Замучили вы меня! Хватит вам примерять, — сердилась тётя Маша.
А Настенька снова и снова перекалывала то складочки, то выточки. Наконец тётю Машу освободили от булавок, и она села.
— Платье, мама, должно быть по фигуре, — сказала Настенька. — А так оно мешок мешком, никакого вида.
— Откуда же у меня теперь вид? — засмеялась тётя Маша.
— Как это — откуда? — Степан Егорович слышал весь разговор и тоже пришёл в кухню. — Ещё какой вид! — сказал он. — Королева!
Тётя Маша замахала на него руками:
— Уйди ты!
— Правильно, правильно, — сказала Ольга Андреевна. — Вы будете у нас такая нарядная, что все ахнут. А в старухи вам ещё рано записываться. — И она приложила тёте Маше к плечу мягкую материю. — Идёт?
— Говорю — королева, — ответил Степан Егорович.
Он подсел к столу, и в кухне продолжался хороший вечер. Дядя Стёпа читал, Ольга Андреевна и Настенька шили. А тётя Маша, разложив продовольственные карточки, считала талоны. Это было занятие трудное. На такую семью, как Тимохины, талончиков немало, а всё равно не хватает. Вот тётя Маша и мудрит.
— Три кило, три кило восемьсот, — шепчет она.
— Сошлось? — спрашивает Степан Егорович.
— Балабол ты! — сердится тётя Маша. — Перепутал мне всё! — и снова считает.