— Боюсь, что нет, — ее взгляд стал растерянным, даже беспомощным, — и я тоже… Надо что-то придумать, это скорее по твоей части.

— Да уж постараюсь. Не начинать же ему жизнь с поддельных документов.

— Какие еще проблемы ты предвидишь?

— Они могут возникать, как грибы в лесу, в любой момент и где угодно. Если государственные службы безопасности имеют интересы в делах Щепинского, то они просвечивают и ваш институт. Сведения о лабораторном ребенке вызовут у них любопытство, а когда они протянут к нему свою лапу, хорошего не жди. Очень удобный объект для шантажа… Да и вообще всего не предугадаешь, проблемы будут. Мы все находимся в зоне высокого напряжения.

— Так получилось, увы. А ведь мы с самого начала хотели этого избежать… Значит, ты хочешь сказать, что ребенку опасно долго пребывать в такой зоне?

— Именно так. Ликвидировать «Извращенное действие» совсем не то, что закрыть магазин, нарушающий правила торговли. Будет взрыв, и вашу лабораторию он наверняка тряхнет тоже. Мы слишком близко к эпицентру.

— Постой-ка… Ведь ты не планируешь физического уничтожения кого-то или чего-то? По-моему, это входит в условия контракта с тобой, да и вообще само собой разумеется.

Что у нее с головой? Ох уж эти ученые… Ясное дело, я приду к Щепинскому и его деловым партнерам с евангельской проповедью, а они мгновенно раскаются и перестанут себя плохо вести…

— О да, конечно! Я вообще не собираюсь ничего и никого уничтожать… Видишь ли, в психушке наш общий знакомый мне усердно внушал, что в мире существует закон самоуничтожения зла. Вот я и хочу проверить этот философский тезис на практике. Моя задача — всего лишь инициировать и без того неизбежное самоуничтожение «Извращенного действия».

— В твоем исполнении такие речи мне кажутся странными. И мне не нравится, как ты сейчас говоришь… Если так, почему нам следует чего-то опасаться?

— Да пойми же, независимо ни от чего такое заведение, как у Щепинского, не может рухнуть без треска, без разлетающихся по сторонам обломков и осколков. Я трезво оцениваю степень риска: она вполне приемлема для меня, для тебя, для всей вашей научной братии. Но ребенок — это другое дело.

Я замолчал, чтобы ей не показалось, будто я пытаюсь давить на нее, и возникла довольно долгая пауза.

— Хорошо, я поразмыслю над этим, — ответила она тихо.

— Только не нужно заранее устраивать дискуссий с Кротом. Пусть сперва будет так, как он хочет. До начала активных действий нашему ребенку ничто угрожать не будет, и наука за это время успеет получить свое. А когда станет горячо, придумаем что-нибудь… Главное, не заводи споров с Кротом, нам лишний нерв сейчас ни к чему.

— Что верно, то верно, — она усмехнулась, — можешь считать, что ты меня перевербовал… отчасти.

Я мысленно обругал себя идиотом: в какой уже раз переоцениваю ее простодушие.

Через несколько дней мы с Полиной посетили, в сопровождении Крота, подготовленный им инкубатор, и я опять усомнился в здравомыслии профессора. Среди разнообразной электронной аппаратуры располагались, как инородные тела, амбулаторная койка для Полины и детская кроватка. Если даже отбросить абсурдность и неуютность этого интерьера, очевидно было, что, как только младенцу исполнится год и он начнет самостоятельно передвигаться, он тотчас расковыряет размещенные в пределах доступности сверкающие никелем и пестреющие цветными клавишами приборы.

Я с любопытством взглянул на Полину — она улыбнулась и чуть заметно кивнула: надо думать, в ней заработали те самые включаемые беременностью механизмы, о которых она говорила.

Для меня настало спокойное время. До начала решительных действий оставалось месяца полтора, и я старался заранее подготовиться ко всяким вариантам развития событий.

Прежде всего следовало предусмотреть безопасное убежище для ожидаемого ребенка. Насколько я помнил, Валька Рыжая, медсестра из психушки, тоже собиралась рожать в ближайшее время. Предварительно позвонив из уличного автомата, я нанес ей визит с максимальным соблюдением техники безопасности, чтобы не засветить ее, если Порфирий уже успел установить за мной постоянную слежку. В том, что таковая будет установлена к началу операции по уничтожению «Извращенного действия», я не сомневался.

У Рыжей был вид цветущий. Происходя от сельских родителей, она унаследовала сколько-то хрестоматийного крестьянского здоровья, присущего, если верить книжкам, русской деревне.

— Отлично выглядишь, — я слегка погладил ее по животу, — когда поздравлять можно будет?

— Сейчас скажу точно. — Доставая из кухонного шкафа бутылку и рюмку, она бросила на меня косой любопытный взгляд, но отвечать не торопилась. И только расставив передо мной закуски и дождавшись, когда я выпью, принялась загибать пальцы, беззвучно шевеля губами.