— Вот мое дерево, — сказал он. — На нем ровно двести пятьдесят зарубок. Полагаю, каждая соответствует одному году. — Тут царь обнаружил кочку с восхитительной травой и снова принялся жевать.

Джон, однако, заметил, что рядом есть и другие деревья с похожими зарубками. В общей сложности их оказалось десять, по двести пятьдесят зарубок на каждом, да еще одно с шестьюдесятью пятью. Он быстренько прикинул в уме сумму, и челюсть у него отвисла от удивления.

— Вы хотите сказать, что пробыли здесь две тысячи пятьсот шестьдесят пять лет? — спросил он. И внезапно его осенило. Теперь Джон знал, что это за царь.

— Долго пробыл, долго, — подтвердил царь. — Для таких, как ты, для тех, что приходят сверху, вообще уму непостижимо. Но здесь это нормально. Здесь — Иравотум.

— Вы никогда не пробовали убежать? — спросил Джон.

Царь покачал головой.

— И куда бы я пошел? Здесь у меня есть все что нужно для счастья. Куча сочной травы, и я ее ем… — Он снова пукнул.

— Да уж, — заметил Джон. — Ваше счастье и видно и слышно.

Царь растянул в улыбке зеленый рот и мечтательно уставился на верхушки деревьев.

— Висячий вавилонский дворец, — произнес Джон. — Это ведь где-то здесь? Рядом?

— Ты про что? Про дворец Иштар?

Джон кивнул.

— Да, это совсем рядом, — ответил царь.

— Мне как раз туда, — сказал Джон.

— Каждый пришелец мечтает попасть во дворец Иштар. Только там тебе никто не поможет.

— Вы не поняли. Я не ищу там помощи. Моя сестра — пленница, и ее держат в этом дворце. Я должен найти ее, вывести оттуда и доставить домой, в Нью-Йорк. Это — большой город. Огромный. больше, чем Вавилон.

При упоминании о Вавилоне царь оживился, и глаза его загорелись.

— Больше, чем великий Вавилон? В самом деле?

— В самом деле.

— И там в самом деле есть очень высокие здания?

— Некоторые — выше, чем горы.

— Я был бы не прочь посмотреть на твой огромный город.

— Ваше величество, а давайте заключим сделку? — предложил Джон. — Вы проведете меня во дворец Иштар, а я потом отвезу вас в Нью-Йорк?

Царь кивнул.

— Я знаю один путь. Такой путь, который никто, кроме меня, не знает. Я тебя проведу. А ты возьмешь меня в Нью-Йорк. Да?

Джон представил, как это будет выглядеть… А впрочем… Кто только не шляется по Нью-Йорку! Ну, появится в Центральном парке травоядный человек. И что с того? Кто его заметит? Кто заметит, что ногти у него на ногах не стрижены больше двух с половиной тысяч лет? Некоторые нефтяные миллиардеры из Техаса ведут себя куда более вызывающе. Кроме того, если царя побрить, постричь ему волосы и ногти, пройтись с ним по магазинам на Мэдисон-авеню и показать приличному диетологу (да еще приложить немного джинн-силы), на него будет любо-дорого посмотреть.

— Пойдемте, — сказал Джон. — Пойдемте скорее, пока этот монстр не учуял наши следы.

Филиппа совсем забросила свой дневник. Она не видела в нем большого смысла. Все ее предыдущие размышления теперь казались ей тривиальными и даже несколько постыдными. Несмотря на это, она все-таки не могла заставить себя уничтожить дневник. Он ее забавлял, как взрослого забавляет игрушка из далекого детства. Филиппа проводила теперь много времени в библиотеке, читая книги великих философов — Аристотеля, Платона, Канта и Витгенштейна — или играя в джиннчёт с мисс Угрюмпыль и Айшой.

К этому моменту Филиппа совершенно смирилась с тем, что Айша — ее бабушка. Более того, это казалось ей совершенно естественным, поскольку всему сразу нашлось объяснение. Во-первых, понятно, почему Филиппа заинтересовала Айшу. Во-вторых, понятно, о чем спорили Айша и миссис Гонт в гостинице «Пьер» в Нью-Йорке и почему мама была так уклончива, когда Филиппа спросила ее об этом споре. В-третьих, пожалуй, понятно, почему ни мать, ни Нимрод никогда не упоминали бабушку — Филиппа всегда предполагала, что она умерла. И разумеется, это объясняет определенное сходство, которое девочка усматривала теперь между матерью и Айшой: ухоженность, внешнее очарование и стальной стержень внутри. Странно только, почему она не замечала этого раньше. И почему никто и никогда не упоминал при ней об этом. Конечно же, Лейла — дочь Айши, тут не может быть никаких сомнений. Кстати, мать умнее дяди Нимрода, точно так же как сама Филиппа умнее своего брата Джона.

Бедный мальчик. Кто же о нем теперь позаботится без нее, кто убережет от неприятностей? Впрочем, ее это нисколечко не волнует. Родственники — вообще большая обуза. Такие назойливые, и стыдно за них бывает ужасно. Правда, теперь ее воспоминания о Джоне совсем помутнели. Она помнила только, что он — нелепая карикатура на нее, Филиппу. Она практически не могла представить его лица. Какой, например, у него цвет глаз? А волосы? Он тоже, как она, рыжий? Или брюнет? Но главное, что она помнит: ей постоянно приходилось выискивать в характере брата положительные свойства, иначе его присутствие вообще невозможно было бы вытерпеть.