— Мы — Узел верных, испытанный временем, — монотонно повторяли они в пересекающихся лучах фар. — Саббатха ханти. Мы — избранные, лодсам ханти. Мы — счастливцы, каханна ризоне ханти.

Они будут продолжать, пока все не закончится. Так или иначе, долго это не продлится.

Энди снова начала исчезать. Ее плоть превратилась в мутное стекло, сквозь которое Верные видели скелет и костлявую ухмылку черепа. В ухмылке поблескивало несколько серебряных пломб. Оказавшиеся вне тела глаза отчаянно вращались в глазницах, которых уже не было. Она все еще кричала, но звук был тонкий и призрачный, словно доносился с другого конца длинного коридора.

Роза подумала, что Энди сдастся (как все обычно и поступали, когда боль становилась невыносимой), но эта деваха оказалась крепкой. Не переставая кричать, она воплотилась снова. Ее вновь обретенные руки вцепились в Розу безумной хваткой и потянули вниз. Роза наклонилась, почти не замечая боли.

— Я знаю, чего ты хочешь, куколка. Вернись — и получишь. — Приблизив свой рот ко рту Энди, Роза принялась ласкать языком ее верхнюю губу, пока та не превратилась в туман. Но глаза остались, не отрываясь от Розы ни на секунду.

— Саббатха ханти, — доносилось отовсюду. — Лодсам ханти. Каханна ризоне ханти.

Энди вернулась: вокруг ее горящих болью глаз выросло лицо. Затем появилось тело. На мгновение Роза увидела кости рук и сжимавших ее ладонь пальцев, пока те снова не обросли плотью.

Роза снова поцеловала ее. Невзирая на дикую боль, Энди ответила на поцелуй, и тогда Роза вдула часть своей собственной сущности в горло молодой женщины.

Вот эту я хочу. А если хочу, то получу.

Энди снова начала растворяться, но Роза чувствовала: она борется. И побеждает. Она впитывала в себя бурную жизненную силу, которую Роза вдула ей в легкие, вместо того, чтобы ее отталкивать.

Она впервые вдохнула пар.

Новая участница Узла верных провела эту ночь в постели Розы О'Хара. Впервые в жизни она обнаружила, что в сексе есть нечто помимо ужаса и боли. Горло у нее саднило от криков, которые она издавала на лежаке, но она закричала снова, когда это новое ощущение — удовольствие под стать боли Перехода — охватило ее тело и, казалось, снова сделало его прозрачным.

— Кричи сколько хочешь, — сказала Роза, поднимая голову от низа ее живота. — Криков они все наслушались. И от хорошего, и от плохого.

— А секс — он для всех такой?

Если да, то сколько же она упустила! Вот что украл у нее ее ублюдок-отец. А воровкой почему-то считают ее!

— Для нас — такой, когда мы надышимся пара, — ответила Роза. — Это все, что тебе нужно знать.

Она опустила голову, и все началось заново.

Чарли Жетон и Матрешка сидели на нижней ступеньке чарлиного «Баундера». Было уже за полночь. Они курили косяк и смотрели на луну. Из «Эрскрузера» Розы доносились все новые крики.

Чарли с Матрешкой переглянулись и осклабились.

— Кажется, кто-то там кайфует, — заметила Матрешка.

— А чего ж не кайфовать-то? — ответил Чарли.

Энди проснулась с первыми лучами солнца. Голова ее покоилась у Розы на груди. Она проснулась совсем другой; она проснулась прежней. Подняв голову, Энди увидела, что Роза смотрит на нее своими прекрасными серыми глазами.

— Ты меня спасла, — сказала Энди. — Вернула меня обратно.

— Одна бы я не справилась. Ты сама хотела вернуться.

«А еще ты хотела меня, куколка».

— То, что мы делали потом… мы уже не повторим, так?

Роза улыбнулась и покачала головой.

— Нет. Но это ничего. Некоторые впечатления переплюнуть просто невозможно. А кроме того, сегодня возвращается мой мужчина.

— Как его зовут?

— Для лохов он Генри Ротман. В Узле его кличут Папашей Вороном.

— Ты его любишь? Любишь, ведь так?

Роза улыбнулась, прижала Энди к себе и поцеловала. Но на вопрос не ответила.

— Роза?

— Что?

— Я… я по-прежнему человек?

На это Роза ответила так, как когда-то ответил Дик Хэллоранн на вопрос маленького Дэнни Торранса. И таким же тоном:

— А тебе не все равно?

Энди решила, что все равно. И что она дома.

Ему снился беспорядочный ворох кошмаров: кто-то размахивал молотком и гнался за ним по бесконечным коридорам; где-то сам по себе работал лифт; со всех сторон к нему подкрадывались ожившие кусты-животные. А под конец — одна четкая мысль: лучше б я умер.