— Ты помогаешь людям умереть. Не в том смысле, что кладешь подушки на лицо или еще как, этого и в мыслях ни у кого нет, но просто… Не знаю. И, похоже, никто не знает.

— Я просто сижу рядом, и все. Немного разговариваю с ними. Если им это нужно.

— Ты отрабатываешь Шаги, Дэнно?

Считай это Дэн новой темой для разговора, он бы охотно ее поддержал, но ему было известно, что это не так.

— Ты же знаешь, что да. Ты — мой куратор.

— Да-да, по утрам ты просишь о помощи, а по вечерам — говоришь спасибо. Стоя при этом на коленях. Это первые три шага. Четвертый — про примирение с самим собой и все такое. Как насчет пятого?

Всего шагов было двенадцать. Наслушавшись, как их читают вслух в начале каждого собрания, что он посетил, Дэн выучил их наизусть.

— Честно признать перед Богом, самим собой и другими людьми свои проступки.

— Угу. — Кейси поднес чашку кофе к губам, сделал глоток и поверх этой чашки посмотрел на Дэна. — Ты это сделал?

— Большей частью. — Дэн понял, что хочет провалиться сквозь землю. Все равно куда. А еще — впервые за довольно долгое время, — что хочет выпить.

— Дай догадаюсь. Себе ты признался во всем, Богу, как ты его не понимаешь — тоже, а вот другому человеку, то есть мне, во всем, да не совсем. Я угадал?

Дэн ничего не ответил.

— Вот что я думаю, — продолжал Кейси, — и поправь меня, если я ошибаюсь. Восьмой и девятый шаги — это искупление того зла, которое мы натворили тогда, когда находились под мухой двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Я думаю, что твоя работа в хосписе, то важное, что ты делаешь, как-то связана с искуплением. И я думаю, что какой-то свой проступок ты забыть не в силах, потому что тебе до смерти стыдно в нем признаваться. Если все дело только в этом, то ты далеко не первый, поверь мне.

Дэн подумал: «Мама».

Дэн подумал: «Сахав».

Увидел красный кошелек и жалкую пачечку продуктовых талонов. И деньги. Немного. Семьдесят долларов — хватит на четыре дня пьянки. Даже пять, если изо всех сил экономить, а закусывать только для того, чтобы не помереть с голоду. Увидел, как его рука берет эти деньги и кладет в карман. Увидел малыша в футболке «Храбрецов» и разбухшем подгузнике.

Подумал: «Малыша звали Томми».

И подумал еще — не в первый и не в последний раз: «Я никогда об этом не расскажу».

— Дэнно? Ничего не хочешь мне рассказать? Я думаю, хочешь. Не знаю уж, давно ли ты таскаешь на душе этот поганый камень, но можешь снять его прямо здесь и выйти на улицу на сто фунтов легче. Вот как это работает.

Дэн подумал о том, как малыш, ковыляя, подбежал к маме

(Дини ее звали Дини)

и как, даже сквозь пьяный сон, она обняла его и прижала к себе. И в падавшем из грязного окна спальни луче солнца они — мать и сын — лежали лицом к лицу.

— Нет никакого камня, — сказал он.

— Отпусти это от себя, Дэн. Говорю тебе как твой друг и твой куратор.

Дэн в упор смотрел на собеседника и молчал.

Кейси вздохнул:

— Сколько собраний, на которых говорили, что твои секреты — твоя боль, ты посетил? Сто? Тысячу, наверное. Из всех афоризмов АА этот — старейший.

Дэн молчал.

— У всякой души есть дно, — сказал Кейси. — Однажды перед кем-нибудь ты обнажишь и свое. А если нет, то рано или поздно обнаружишь себя в баре со стаканом в руке.

— Я тебя понял, — ответил Дэн. — А теперь можно перейти к «Ред Сокс»?

Кейси бросил взгляд на свои часы.

— В другой раз. Мне нужно домой.

«Да, — подумал Дэн. — К своей собаке и золотой рыбке».

— Окей. — Он взялся за счет, опередив Кейси. — В другой раз.

Вернувшись в комнату, Дэн надолго уставился на доску. Наконец, он медленно стер накарябанную на ней надпись:

«Они убивают бейсбольного мальчика!»

Вытерев доску, Дэн спросил:

— Что за бейсбольный мальчик?

Никто не ответил.

— Абра? Ты еще здесь?

Нет. Но еще недавно была: если бы он вернулся после неловкой встречи с Кейси на десять минут раньше, то, возможно, увидел бы ее фантомную фигуру. Но пришла ли она именно к нему? Дэн так не думал. Как ни безумно это звучало, он считал, что, скорее всего, она пришла к Тони. К его бывшему невидимому другу. К другу, который иногда приносил с собой видения. Который предупреждал. К другу, который оказался более глубокой и мудрой версией его самого.

Для испуганного малыша, пытавшегося выжить в отеле «Оверлук», Тони был старшим братом-защитником. Ирония в том, что теперь, оставив позади выпивку, Дэниел Энтони Торранс стал полноценным взрослым, тогда как Тони по-прежнему оставался ребенком. Может, тем самым пресловутым внутренним ребенком, о котором постоянно талдычат гуру нью-эйджа. Дэн считал, что этот внутренний ребенок служит людям оправданием их собственного эгоистичного и разрушительного поведения (Кейси называл это синдромом «Хочу все сразу и сейчас»), но он также не сомневался, что взрослые мужчины и женщины хранили все стадии своего развития где-то в своих мозгах — не только внутреннего ребенка, но и внутреннего младенца, внутреннего подростка, внутреннего юношу или девушку. И если эта таинственная Абра пришла к нему, разве не естественно, что она прошла за барьер его взрослого разума в поисках своего ровесника?