Теперь англичане оказались зажатыми с двух сторон.

– Тормози – тихо сказал Хейли. Затем он повернул к Булаю побледневшее лицо и почти неслышно прошептал:

– Я просчитался. Но Вас это не спасет.

В борт сильно ударил баком мотобот и пограничники ворвались в каюту. Раздался приказ: «Не шевелиться, немецкая пограничная полиция». Затем появился «Марк»:

– Нами расследуется дело о краже германских подданных. Прошу предъявить документы.

– Мы подданные ее Величества и не позволим…

– Мне безразлично, чьи вы поданные. Вы угнали арендованное судно, лишили свободы рулевого и украли еще двух немецких граждан. Это будет занесено в протокол. Вам придется отвечать по немецким законам.

Через пять минут катер в сопровождении мотоботов причалил к погранпосту, где задержанные были посажены в полицейский автобус и «Марк», поблагодарив пограничников за помощь, отправил всю компанию в Дрезден.

«Хорошая телеграмма пришла из Мексики. Хорошая телеграмма. Прикончили Иудушку. Все, конец. Сколько мы c ним воевали, двадцать лет? На третьем съезде началось. Тогда Иудушка меня даже не замечал. Великий политик, златоуст. Сам Ленин его слушал. Хотя меня Ленин тоже выделял. Но Троцкий на меня как на пустое место смотрел. Долго он меня пустым местом считал, долго, пока мы его на тринадцатой партконференции не прокатили. Вот тогда опомнился, хотя не понимал, почему так много коммунистов от него отвернулось. А ведь все не так сложно. На себя со стороны посмотреть надо. И что мы видим? Все члены политбюро в скромных квартирках живу, хоть и в Кремле. Холод и голод между собой делят. Пайки небогатые, никаких дополнительных привилегий. А Троцкий имение Юсуповых занял, челядью себя окружил, барствовал напропалую. Он барствовал в голодной Москве и думал, что его делегаты на руках носить будут. Мол, в его положении все можно себе позволить. Ошибался Троцкий. Ну, ладно. Поздно уже, спать буду»

– Подожди спать, Иосиф. Я к тебе пришел.

– Кто ты, почему только силуэтом появился?

– У меня нет одного образа, но я могу предстать перед тобою кем ты хочешь, за исключением того, о ком не могу говорить.

– Я понял, кто пришел. Оставайся силуэтом, мне все равно. Что тебе надо?

– Помнится, когда убили Кирова, ты сам хотел со мною повидаться. Что, уже расхотел?

– Да, когда убили Сергея, мне стало страшно. Не скрою. Я хотел увидеть тебя, чтобы понять, что ты еще способен замыслить. Теперь мне этого не требуется. Мне не страшно.

– Ну, да. Ты убил самого главного своего врага. Теперь тебе не страшно.

– Да, я убил его по законам беспощадной борьбы. Мы не могли жить на одной Земле вместе. Один должен был уйти в мир иной. Эту схватку ты проиграл, сатана.

– Ты знал, что Троцкий был моим уполномоченным?

– Это знали все, у кого было хоть чуть чуть рассудка. Настолько он был похож на тебя. Если ты пришел мстить за Троцкого, то это смешно.

– Уж не думаешь ли ты, что я не способен уничтожить тебя?

– Наверное, ты можешь испепелить меня одним взглядом, но этого не случится, потому что мою миссию определил не ты.

– Ты много на себя берешь, Иосиф. Ты не знаешь, кто определил твою миссию. Может быть, это был я? Ведь по количеству убитых тобою людей ты опередил всех современных душегубов. Ты убил даже больше, чем Троцкий.

– Ты всегда был глупее Создателя и сейчас в очередной раз выдаешь свою глупость. Иосиф Сталин не был в состоянии лично убить такие массы людей, которые погибли в России. Он причастен к использованию вакханалии в России в политических целях, но люди убивают людей всегда по собственному выбору. Коли миллион людей сделал выбор в пользу убийства другого миллиона, значит, что-то было неладное со страной.

– И ты, конечно, непричастен к этому неблагополучию?

– Разве февральская революция не была выбором народа к насилию? Где были большевики в этот момент? Тряслись в пломбированных вагонах? Они захватили власть в стране, которая уже захлебывалась от насилия. Не твои ли прихвостни оттеснили в народных душах Бога и отравили их жаждой захвата собственности и уничтожения эксплуататоров?

– Да, это была очень хорошая работа. А ты ее продолжил.

– Не ври. Я именно этих прихвостней и уничтожал. Ибо они раздували сатанинский пожар революции вместо того, чтобы строить нормальную страну. Я принял власть в стране, которую уже нельзя было остановить уговорами.

– Ты убивал невиновных.

– Уж не ты ли решил стать верховным судией и решать, кто виновен, а кто нет? Не ты ли толкал и вправду несознательных мужиков на погромы? Не ты ли плодил заговоры оппозиции? Что, или это неправда? Это правда! Может быть, моим органам безопасности попали под горячую руку невинные. Много невинных. Может быть! Но разве без моей дисциплинирующей диктатуры страна выстоит то, что ей предстоит выстоять?! Или ты думаешь, я не знаю, что ты замыслил?

– Уж не хочешь ли ты сказать, что ты читаешь мои мысли?

– Разве трудно читать мысли обезьяны? Ты обезьяна, сатана. Ты – обезьяна Бога и мысли твои, как бы они ни были зловещи – это мысли обезьяны. Ты задумал напустить на нас нацизм. Это страшная сила. И я готовлюсь к этому испытанию. Я сделаю из страны военный лагерь, в котором каждое слово командира будет исполняться снизу до верху. За неисполнение – тюрьма и расстрел. Это условие нашего выживания.

– Видишь, какой ты насильник. К тому же ты задумал войну против Польши. Это мне подходит. Ты близок мне по духу, Иосиф!