Московская бригада добралась до друзей Сергея Василия Кошкина и Матвея Сладкова. Обоим предъявили обвинение в шпионаже в пользу иностранной разведки и шансов выжить у них не было. Основанием послужил донос одного из их сотрудников. Доносы в ту пору ценились не менее вещественных доказательств и оставалось всего лишь получить от обвиняемых признание в содеянном. Однако признательные показания выбить не удалось. Оба чекиста происходили из коренных пролетариев, прошли закалку нуждой и голодом в юности, повидали в своей работе немало всякого и держались героически. Оба знали, что им больше не жить и оба решили уйти из жизни по-мужски.

На сей раз Сергей вышел из своего состояния отстраненности и начал действовать. Он напросился к начальнику управления Матвею Погребинскому, которого знал много лет, положил на стол рапорт об увольнении из органов, удостоверение и пистолет.

– Матвей, я больше не могу. Творится черное дело. Лучшие чекисты гибнут. Кошкина и Сладкова знаю с молодости. Они не могут быть врагами народа. Подписывай рапорт о моем увольнении.

Начальник управления смотрел на Сергея устало и отрешенно. Он уже знал, что руководитель бригады Семен Ушиевич отправил в Москву запрос о взятии его в разработку. В той ситуации это могло означать только одно: опрос нескольких сотрудников и сексотов с целью написания постановления об аресте и дальнейшая Голгофа в роли врага народа. Комиссар третьего ранга Погребинский служил в органах с 1924 года и хорошо знал, как такие вещи делаются. Ему и самому приходилось ими заниматься раньше, но вот жизнь сделала необъяснимый кульбит и он попал в безжалостные тиски чистки. Тиски, из которых не было выхода. Он слишком много знал, чтобы надеяться на положительный исход своей судьбы. За ним придут со дня на день. Погребинский твердо решил не отдавать себя в руки "чистильщиков" и пустить себе пулю в висок.

Матвей вздохнул, отодвинул от себя пистолет и удостоверение Сергея и сказал:

– Ты прав, Сергей. В стране творится черное дело. Только те, кто его творят, сегодня при силе. Думаю, товарищ все Сталин знает и все санкционирует. Не может быть, чтобы о таких больших чистках он не знал. Вот так, товарищ заведующий хозяйством. И что теперь делать? Разбегаться всем? Не поможет. Надо будет, везде достанут. Мне точно не убежать, а ты, глядишь, проскочишь, это черное время переживешь и еще пользу принесешь. Видишь, как мало старых чекистов осталось. Всех "чистят". Так что держись. Рапорта твоего не подпишу. Иди, Сергей.

Однако Доморацкий не успокоился и напросился на прием к руководителю московской бригады майору госбезопасности Семену Ушиевичу.

Ушиевич происходил из семьи одесского биндюжника и с детства отличался склонностью к приключениям. Его подпольная работа в Одессе в период борьбы с разного рода гетманами вынесла его в разряд мелких руководителей областного ЧК, но даже это повышение не соответствовало его натуре. Схватить удачу за хвост, хорошо выпить и повеселиться, залезть под юбку аппетитной девчонке было его образом жизни. Он был человеком конкретных поступков, не склонным к кабинетным размышлениям и философским умозаключениям. Тем более неожиданным для него стал стремительный рост за последние полтора года, который происходил в результате выбивания московских кадров и беспорядочного замещения их кем попало. В результате начальник опергруппы одесского управления НКВД неведомым образом вырос до заместителя начальника отдела следственного управления народного комиссариата Союза и до сих пор не мог окончательно придти в себя от этой перемены. Тем более, он не успел избавиться от своей манеры поведения, которая прямо указывала на то, что он происходит их семьи беззаботного и остроумного одессита. Даже в период чистки, когда топор был занесен над каждым чекистом, и над ним в том числе, Семен оставался самим собой.

Ушиевич выслушал Доморацкого и ничего не ответил ему, а велел выйти в приемную и подождать. Потом приказал принести следственное дело на друзей Сергея, которое оказалось на редкость тонким. Всего несколько бумажек, включая донос и пара протоколов допросов, написанных следователем. Завершало дело постановление особого совещания о вынесении высшей меры наказания. Ушиевичу достаточно было только краем глаза глянуть в дело, чтобы все понять. Он велел вернуть Доморацкого в кабинет и сказал:

– Если ты хочешь, чтобы я подписался под их освобождением, то ты крупно попал пальцем в глаз. В деле имеет первое место чистосердечный донос на твоих дружков. Это раз. Приговор уже подписан и копия отправлена в Москву. Для их оправдания я должен вдогонку послать все наоборот с объяснениями собственного глупого поступка. Я похож на глупого поступка? Это два. И, наконец, три. Ты хочешь себе конца? Если будешь бегать по начальству дальше, то его получишь. А теперь иди спать.

– Являясь начальником ХОЗУ, я не буду отдавать коменданту приказ о расстреле моих друзей.

– Ай, напугал. Ну, иди, фельмаршал. Потом с тобой разберемся.

Доморацкий повернулся и не прощаясь вышел из кабинета.

По заведенному обычаю активность в управлении затихала к четырем утра. Ольга уже пришла из камеры в свой кабинет чтобы поспать на диване несколько часов. Надо было быть в форме к десяти утра. Однако прилечь не удалось. Ее вызвал к себе Ушиевич.

– Ольга Николаевна, вопрос трепещет словно рыбка. Ты знаешь, что твой муж отказался расстреливать врагов народа?

Ольга молча отвела глаза. Она не хотела комментировать поведение Сергея.

– Расклад понятный. Слушай сюда, Ольга – Ушиевич перешел на доверительный, дружеский тон. Твоему мужу еще час на воле чирикать. Мои орлы уже шьют ему сговор с Кошкиным и Сладковым. Чуешь, чем дело пахнет?

– Тоже вышка?