– Очень Вы много понимаете о нашей жизни. Лучше говорите, чего это Вы к нам пожаловали. Я тут отвлекся с поэтессой, не следил за Вашими изысканиями. Вроде и повода особого нет.

– Повод сейчас будет. Сегодня после обеда убьют Кирова.

– Ну и что с того? Мало ли всяких вождей поубивали.

– Какой же вы циник, Порфирий. Ведь это убийство откроет новую эпоху террора! Сталинизм вступает в фазу прямого насилия….

– Экой ты фантазер, Сашхен! Уж сколько времени по эпохам скачешь, а все в сказки веришь. Насилие, бессилие, Кирова, поди, жалко, слезы прошибают. А ты в ленинградский архив ГПУ загляни, ох, сколько приговоров за его подписью сыщешь. Смертных приговоров! Так что кончай мне тут детский сад устраивать. Хочешь, коньячку дернем и Нателлу с подружкой позовем? Там у нее такая французская булочка есть, просто пальчики оближешь.

Профессор взвился от возмущения над Порфирием как коршун:

– Ты что плетешь, негодяй? После этого убийства эшелоны невинных людей в лагеря пойдут. Эшелоны невинных! Как ты можешь…!!!

Порфирий оторопело отшатнулся от Александра Александровича. Таким он его еще не видел.

– Сашхен, дорогой, успокойся. Что ты, право дело, как ребенок. Эшелоны какие то придумал. Да лагеря с восемнадцатого года существуют, вот диво!

Ты, что, о невинных печешься? Тогда почему с сегодняшнего дня? Невинных уж двадцать лет как преследуют. Может, дернешь коньячку? Пять звездочек, «Самтрест».

Он налил профессору в стакан и тот, стуча о стекло зубами, сделал глоток. А Зенон продолжил:

– Ты, Сашхен, похоже, как исправный европейский политолог, весь корень зла видишь в Иосифе. Только это ерунда.

– А что не ерунда, кто тогда корень зла?

– Корень зла, дорогой профессор, в том, что в 1917 году Россию повалила и изнасиловала шайка разбойников. А потом они передрались между собой. Ты думаешь, кто нибудь из этих разбойников будет действовать по правилам? Смешно даже! Они дубасятся без всяких правил.

– Что, и твой любимый Сталин, по твоему, тоже разбойник?

– Ну, если он в молодости инкассаторов грабил, то кто же он еще?

– И это твой кумир?

– Кумир не кумир, а лучше остальных.

– Налей мне еще немножечко и объясни. Я совсем сбился с толку.

– А вот это мужской разговор. Давай по глоточку.

Друзья выпили и Порфирий продолжил:

– Родина наша, Сашхен, своей вселенской роли не выполнила и закономерно была поругана антихристом. Мы сегодня несем ответ за то, что сами допустили. Ну, вот, допустили беснование самых темных сил, которые между собой передрались. И что теперь, не видеть ничего? Ты можешь закрыть глаза, а я вижу, что на Сталина вся надежда. Если бы победил Троцкий, что бы случилось? Не стало бы России окончательно, правильно?

– Видимо, ты прав.

– А как по другому? Он же не скрывал, что для него Россия – бочка с порохом для подрыва всего мира. Но победил Сталин. Чего он хочет? Он хочет построить свою империю. Какую империю? Национальную! Он – национал-коммунист, но как мы с тобой знаем, из этой затеи ничего не получится. Так в чем его заслуга? В том, что он Россию от Троцкого уберег. И на этом низкий ему поклон.

– А цена не велика?

– Ты что, думаешь, мы цену уже заплатили? Нет, Сашхен, все еще впереди! Конечно, хорошо бы чтобы как у Блока, вместо Сталина «В белом венчике из роз впереди Иисус Христос». А он вместо белого венчика кровавый венец на себе пронес. Кровавый, из трупов сплетенный. Страшный человек, страшный. А Россию для истории сохранил. Приготовил для дальнейшего пути: бери, развивай империю. Только на его место уже толпа убийц и идиотов рвалась. Разве это не наша кара за предательство православия? Или думаешь, ну, теперь наконец-то все, точка, пришел Путин. Будет хорошо? Он и вправду, с царем в голове. А бесовский выводок разве куда нибудь делся? Нет! И он тоже здесь! Мы еще с этими чертями столкнемся, страданиями своими дорогу к справедливости будем прокладывать. Мы за нее большую цену заплатим! Такая уж нам дорога предначертана.

– Ты хочешь сказать, что Третий Рим, это…?

– Чего здесь непонятного? Хочу я того или не хочу, у Господа только одна надежда – на Россию. Вот и спрос такой беспощадный. А деваться то ведь некуда, Сашхен. Никто за нас спасать веру не будет.

– Уж не по всему ли миру ты думаешь ее спасать?

– Я ничего сам давно спасать не могу. А вот, полагаю, годков так через двадцать русский народ перед таким выбором и окажется. И будет ему этот выбор тяжким крестом. Господь-то, помнишь, у Отца в Гефсимании избежать чаши сей просил, да Отец по-другому решил. И мы чаши сей не избежим.

Настя лежала в мягкой, усыпанной полевыми цветками траве на берегу Казенного пруда и смотрела в небо. Небо текло через ее глаза, а невидимые потоки прохладного воздуха носили душу между белыми облаками как легкую пушинку. Ей казалось, что вся она растворена в окружающем мире. Нет ни тела, ни мыслей, ни желаний. Просто посреди вселенной существует ее душа, готовая любить и приносить счастье. Ей уже немало земных лет, целых шестнадцать, и она прошла их закрытым от мужчин плодом познания. Никому недоступная, никем не тронутая, потому что с первых своих лет знала о будущей главной встрече, для которой ей назначалось беречь полученный от Господа Дар Жизни.

Ей было пять лет, когда мать привезла ее в Саров, к мощам Серафима Саровского. Советская власть во всю учреждала в стране атеизм, но в двадцать шестом году еще стояли многие церкви и монастыри, хотя им приходилось очень трудно. Еще год оставался до разорения Саровского и Дивеевского монастырей, хранителей мощей и реликвий великого молитвенника о земле русской.

Уже при подходе к Свято-Троицому храму, где хранилась рака, сердце девочки забилось громко-громко, наполняя всю грудную клетку ощущением волнующей тяжести. А когда она приблизилась к святыне, то скованное волнением тело ее ощутило теплую и любящую силу, которая будто переливалась ей в душу неизвестным сладостным напитком. Она вышла из храма, неся в себе ощущение внутреннего света. На выходе из храма им улыбнулась какая-то монахиня и погладив Настю по головке сказала: