Дмитрий боялся за жену. Анна замкнулась и стала нелюдимой. Все время проводила в работе или в молитвах. И без того исхудавшее ее лицо обострилось, под глазами легли глубокие тени, рот сжался в тонкую нитку. Он понимал, как тяжело жена переживает за детей, но ничем не мог помочь ей. Анна не хотела слушать его разговоров и жила своей внутренней жизнью, в которой молитва к Богу стала непрерывной.

Сам он пытался подбадривать себя: пока нет похоронок, есть надежда. Вспоминал собственную бурную молодость, в которой мог много раз погибнуть, но выходил живым и невредимым. Был случай, когда на конспиративной квартире в Нижнем Новгороде взорвалась самодельная бомба и убила троих присутствовавших в комнате подпольщиков. Он был четвертым, но ударная волна каким-то чудом его обошла. Только одежда вся оказалась опаленной.

Да мало ли каких случаев не было. Надо хранить надежду. И они дождались счастливого часа. За одну мартовскую неделю пришли письма сразу от обоих сыновей. Толик писал с ленинградского фронта, где он оказался сначала в блокаде, а потом на Волхове. Правда, сообщал, что это не первая весточка, с волховского фронта он им уже писал. Но они ничего не получили. Севка же сообщал о том, что после московской битвы попал в окружение под Ржевом и партизанил в лесах до тех пор, пока немцев не разгромили под Сталинградом. После поражения они начали отводить свои войска с ржевского выступа. Теперь Севка на переформировании в Ярославле и думает, что на фронт попадет не раньше апреля.

В дом Булаев пришла радость. Анна достала из подполья банку с самогоном довоенной выгонки, напекла пирожков с гречкой, заправила миску квашеной капусты постным маслом и позвала соседей. Пришли старики Коробковы и Петрунины – обе семьи двоюродные родственники. Михаил Михайлович Коробков, увидев самогон, счастливо просветлел лицом.

– Ох, Степаныч, вот праздник, так праздник! Оба говоришь, объявились?

– Оба, оба, – вмешалась Анна – оба моих сыночка разом написали. Вот чудо-то, правда?!

Дмитрий тоже чувствовал удивительную светлую радость. Ему вдруг подумалось, что коли дети прошли такую тяжелую пору войны, то теперь уж, обязательно останутся живы. Празднично было на душе.

Выпили по первой и сразу захмелели. Давно во рту и капли не было. Федот Петрунин начал было говорить о видах на весну, но Булай оборвал его:

– Ладно тебе Иваныч, про дела. Еще наговоримся. Давай лучше споем.

И повел песню сам:

Гости подхватили, и песня начала кружить по дому, набирая силу.

Они пели, отдавшись словам и мелодии, забыв о дне сегодняшнем, о войне и горе. Они пели, расправляя свои души, наполняя их любовью к своей горькой родине, к жизни, ко всему миру.

Дверь распахнулась, в ней появились еще несколько человек, услышавших песню с улицы. Гости садились по лавкам, сбрасывали полушубки прямо на пол и подхватывали:

– Ой ты степь широкая, степь раздольная.

– Нет, – думал Булай – не бывать такому, чтобы мы пропали. Не сломаемся. Любую беду победим.

В конце мая, когда лес оделся в белые облака дикой черемухи и калины, когда радостными песнями птицы сообщили о появлении первых птенцов, Дмитрий увидел на лике Богородицы слезы. Благодатный мирр стекал по иконе двумя заметными, наполненными струйками.

– А чья это икона – вдруг пришла в голову мысль – кто ее сюда принес?

Оказалось, никто из поселковских этого не делал. Сама обрелась?

К иконе потянулись люди со всей округи. Теперь уже с утра до вечера здесь молились семьями и по – одиночке.

На Троицу приехал священник из Арзамаса. Отслужили молебен при большом стечении народу. После молебна Булай пригласил отца Арсения к себе в дом, закусить чем Бог послал.

– Что за знак такой, это мирроточение, отец Арсений? – спросил Дмитрий, уже когда они выпили по первой стопке самогону.

– На этот вопрос нет однозначного ответа – молвил священник. Бывает так, что мирр точится к счастливым событиям, а бывает и так, что он предупреждает о больших бедах. Ведь Богородица всегда о нас печется и все наши события, и плохие и хорошие вызывают ее слезы. Слезы радости, слезы печали.

– Хотелось бы думать, что это теперь к нашим большим победам. Ведь война на переломе.

– Наверное, это правда. Только и большие победы большой кровью нам обойдутся, вот и плачет она по каждому, кто свою жизнь положит. Но я вот что хочу Вам сказать. Теперь это место священное. Придет время, мы здесь храм построим. А пока, Дмитрий Степанович, оберегай его. Много еще шального люду по земле бродит. А такую бесценную реликвию обижать нельзя. Может, мы ее с собой в Арзамас возьмем? Сейчас у нас храм действует, там ей надежней будет. А Вам Николай Чудотворец останется.