Андрощук Иван Кузьмич
Шрифт:
– Огюст. Огюст Леблан.
– Сколько ему было лет?
– Сорок пять.
– Полных?
– Сорок пять и три месяца.
Он. Столько же убитому на Птижан. Наконец-то между убитым и комиссаром появилась какая-то дистанция.
– Скажите, мадам, а вы не могли… – Дежа почувствовал, что спрашивает не то. – У вашего мужа были какие-нибудь особые приметы? Родимые пятна, шрамы…
– Да, у него был похожий на крестик шрам – вот здесь, на указательном пальце, – Дежа инстинктивно сжал правую в кулак и спрятал её под стол. – И ещё – два шрама на ногах. Вот здесь… и здесь.
– Спасибо, мадам, – смущённо пробормотал Дежа. – Вы не возражаете, если я закурю?
Мадам Леблан кивнула:
– Огюст тоже курил сигары. И делал это точно так же, как вы. Вот это движение… – в её глазах зажглась робкая надежда.
Комиссар смутился ещё сильнее и встал:
– Я очень признателен вам, мадам… Ещё раз примите наше искреннее соболезнование. И простите, если нам придётся ещё раз побеспокоить вас…
– Что вы, мсье, я была очень рада… – мадам Леблан растерянно встала и повернулась уходить. Уже на пороге она обернулась и бросила на комиссара взгляд, от которого ему стало не по себе.
Это был умоляющий, полный отчаянья взгляд женщины, у которой насильно отнимают любимого человека.
6
Солнце ещё не зашло, но Дежа уже сидел в сумерках – до такой степени было накурено в его кабинете. Перед комиссаром лежало личное дело сотрудника кредитной конторы «Мэз уи» Огюста Леблана. Чем глубже погружался Дежа в изучение этого дела, тем более убеждался: Леблана не за что было убивать. Скорее всего, метили в комиссара. Может, даже не метили: Леблан подвернулся под горячую руку, его приняли за Дежа и застрелили. Однако не это беспокоило: убийств на своём веку Дежа расследовал более чем достаточно и большая часть из них была раскрыта. Не давало покоя поразительное сходство. Чем его обьяснить? Неужели Леблан умышленно делал себя похожим на комиссара? Но откуда он мог знать о всех шрамах и шрамиках, украшающих тело Омара в самых неожиданных местах? И потом – Бог с ними, с особыми приметами, – но организм-то в целом, с его сугубо индивидуальными биологическими, физическими, химическими данными, не подделаешь! Снова и снова перечитывал комиссар скудную на события биографию скромного конторского служащего, но не находил зацепки, не мог обнаружить ниточки, которая привела бы к разгадке тайны.
Хотя зацепка была. Было что-то очень знакомое в жизнеописании нечаянного двойника, и это что-то, ускользая от зоркого глаза комиссара, доводило до бешенства. И вдруг он понял: не что-то, а многое. И не знакомое – а каким-то образом имеющее к нему отношение. Как бы тщательно скрываемое от него. Скрываемое – кем? И снова взор ощупывает строку за строкой, страницу за страницей, документ за документом, и снова никакой зацепки. Хотя стоп. Вот оно. Женевский университет.
Но каким образом это относится к Омару? Дежа никогда не был не только в этом университете, но и собственно в Женеве. Зато…
Огюст Леблан в период с 1969 по 1975 год учился в Женевском университете. Примерно в эти же годы здесь училась Эржбет Карои.
В 1974 году Эржбет неожиданно бросила учёбу и переехала в Лютес, где вскоре, вследствие непродолжительного знакомства с молодым сыщиком Омаром, переменила фамилию на Дежа. Об университете Эржбет вспоминать не любила – говорила, что разочаровалась в нём. Разочаровалась – в чём? В учёбе или…
Омар вдруг осознал, что подозревает собственную жену, и ему стало стыдно. Однако пытливый пёс его мысли уже взял след, и остановить его теперь не могла никакая сила.
Прошло три дня.
Комиссар Дежа сидел на том же месте и курил такую же сигару. Внешний вид и самочувствие его, однако, сильно изменились не в лучшую сторону: Омар заметно сдал, потемнел, был весь осунувшийся и какой-то пьяный. Не сходила с лица и озабоченность – хотя работа в основном была закончена. Оставалась самая малость, почти формальность – написать письмо. Справа от него на столе лежала пачка почтовой бумаги с гербом города Женевы; в свободной от сигары руке была аккуратно зажата массивная шариковая ручка. Слева на столе стояла фигурная бутыль в форме Норт-Дам де Пари, опустевшая уже до аркбутанов, и собственно стакан. Комиссар время от времени брал со стопки лист бумаги, начинал писать, затем комкал бумагу и бросал в корзину.
В обычном состоянии эпистолярный жанр не представлял для него трудностей, однако сегодня был особый случай.
«Эржбет!» – начал комиссар, скомкал лист и бросил в корзину. Взял новый. Написал:
«Дорогая!»
Минуту посидел, затем снова скомкал и снова выбросил. Снова начал:
«Мадам!» – но и это было не то. «Мадам» в отношении Эржбет звучало как брошенная перчатка, а дамам перчаток не бросают.
Затушил сигару, налил, выпил, прикурил новую, встал, прошёлся по кабинету, сел и начал новый вариант.
«Эржбет, я расскажу тебе одну романтическую историю, произошедшую немногим более двадцати лет назад. В то время в городе Женеве жила девушка по имени Эржбет Карои. Она была страстно влюблена в молодого человека, которого звали Огюст Леблан.
Огюст, однако, был равнодушен к ней. Кому не известны переживания и слёзы первой, к тому же неразделённой любви? С годами они кажутся смешными и незначительными, однако в то время это была трагедия, которой не знал мир. Когда её возлюбленный женился – естественно, на другой, – Эржбет не смогла вынести этого и уехала куда глаза глядят, и Богу было угодно, чтобы они глядели на Лютес.