Самое главное о танце милонга: он безжалостен. Своеобразная лакмусовая бумажка, проверяющая: 1) музыкальность; 2) координацию движений; 3) общую физическую подготовку и 4) психическую устойчивость.

В отличие от танго, где допустимы задумчивые паузы и несуетная томность, — особенно, если вы танцуете под музыку современного композитора вроде Пьяццоллы и вдобавок глуховаты на одно ухо, — милонга состоит из ритмичных движений, не дающих расслабиться ни на секунду. Пропустите один такт, за ним последует другой — и все, ритм вам уже не поймать. Все дело в старой дружбе милонги (с ее бойкими пружинящими движениями и быстрым темпом) с кандомбе: темным до черноты, сексуальным, одурманивающим и проникающим в кровь танцем под бой барабанов. Но о нем мы еще поговорим.

А пока я застыла посреди зала, в мокрой от пота одежде, не в состоянии пошевелиться: этакое живое воплощение неуклюжести и неповоротливости. Да, я сдалась и ретировалась к краю танцпола, наблюдая за тем, как грациозные газели выполняют изящные извилистые линии шагов и воздушные прыжки, и пытаясь не расплакаться от расстройства. К счастью, никто на меня не смотрит — кроме Иисуса, который тоже «сошел с дистанции». Милонга любит собирать неудачников вместе.

— Слишком тяжело для меня, — понуро говорит он.

— И для меня, — отвечаю я на ломаном испанском. — Неужели правда класс среднего уровня подготовки? Похож больше на продвинутый.

Иисус улыбается: «Не думаю, что они здесь используют это слово в танго».

Действительно, понятия «начальный уровень», «средний» и «продвинутый», на которых зациклены любители танго во всем мире, в Аргентине не имеют значения. Новички торопятся как можно скорее проскочить первую ступень и уже через два года приступить к замысловатым шагам «среднего уровня», а после пяти лет занятий перейти на головокружительный «продвинутый». По всей Европе и Северной Америке только и слышишь фразу: «растет как на дрожжах» — когда кто-то берет уроки у знаменитых танцоров.

Но давайте начистоту: оттарабанив два года и две тысячи ганчо, вы все еще можете представлять угрозу безопасности на танцполе. И после пяти лет и пяти тысяч сакад можете, как поплавок, дрейфовать на неспокойных волнах трафика, врезаясь в другие суда. А если слуха нет и вы не в состоянии отличить вальс от головной боли — тогда горе беднягам, которые встают с вами в пару, пока вы «перепрыгиваете через ступени». Я танцевала с такими «карьеристами» и знаю, о чем говорю. Поистине продвинутыми танцорами могут считаться люди наподобие Наталии и Габриеля — люди, танцующие по двадцать лет или с детства (в зависимости от их возраста).

С Иисусом мы распрощались навсегда, так как я решила, что больше не пойду на занятия «среднего уровня», и отправилась есть эмпанаду в другое, более доступное заведение.

Но не абы куда, а в Confiter'ia Ideal на улице Суипача — легендарное кафе и танго-салон, уникальное место, которое можно сравнить с экономикой Аргентины, пребывающей в нескончаемом грандиозном упадке. Проходя мимо мраморного фасада и поднимаясь по лестнице в главный зал, вы созерцаете колонны, подпирающие роскошно декорированный свод, венские пирожные, заточенные в стеклянной витрине, наверное, со времен открытия кафе в 1912 году, и, разумеется, полуденный урок танго. По залу неспешно движутся пожилые официанты, облаченные в потертые красные жилетки и похожие на статистов из фильма Бертолуччи.

Я переобуваюсь и осматриваюсь по сторонам. Около десяти пар средних лет и старше либо танцуют, либо сидят за маленькими столиками. А вот учителей не видно. В Confiter'ia царит потрясающая атмосфера праздности в духе бель эпок. Все вокруг словно говорит: «В жизни нет ничего важнее пирожных и полуденного танго».

Наконец я понимаю, что учитель — не кто иной, как приземистый парень по имени Диего. Но это не урок, а практика, как объясняет мне джентльмен с шелковой косынкой на шее и пигментными пятнами на руках. Хотелось бы поинтересоваться значением слова, но тем самым я расписалась бы в собственном невежестве и потому просто киваю — ну конечно, практика, я так и думала.

Меня приглашает галантный джентльмен, от которого пахнет листвой, парфюмом и прожитыми годами. Он почему-то напоминает мне Хорхе Луиса Борхеса, но в отличие от великого аргентинца, писавшего о танго, но не танцевавшего, мой визави танцует и молчит. Его прикосновения деликатны, а чувство ритма безупречно, как сшитый на заказ костюм и торчащий из нагрудного кармана красный носовой платок. После трех композиций он спрашивает, откуда я, и, пораженный моим ответом, присаживается и обмахивает лицо носовым платком.

«Новая Зеландия», — делится он новостью о моем месте жительстве с проходящим мимо Диего. И тот, к моей радости, тут же увлекает меня на легендарный танцпол. Оказывается, практика — нечто среднее между уроком и милонгой.

Когда музыка стихает, Диего улыбается с такой теплотой, что хочется потеребить его пышные, как у настоящего гаучо, усы:

— Хорошо! Танцевать ты можешь. Музыку чувствуешь, попадаешь в такт, изящная! Но! Ты не идти! Ты не использовать пол! Ходить! Прямо сейчас!