Пыли нет – тетя Маня недавно приезжала убираться. Солнце исчертило стены, шкаф, пианино, высветило циферблат давно, наверное, остановившихся стенных часов. Духота невыносимая, и Гамма открывает окно.

Мы садимся за стол, который Бета всегда накрывала белой, вышитой гладью скатертью. Теперь скатерти нет, и посреди круглой коричневой лакированной столешницы голубеет след от утюга.

Гамма ставит рядом почти того же оттенка голубоватую бутылку боржоми и открывает ее брелоком от ключей. Я приношу с кухни два стакана.

– Ну вот, теперь можно поговорить, – начинает Гамма. – Впрочем, я, кажется, знаю, что ты хочешь сказать. Ты думаешь, я взял деньги.

Я молчу, но взгляд у меня, наверное, достаточно выразительный.

– Я тебя сейчас удивлю, – продолжает Гамма. – Знаешь, где деньги? Они здесь. В квартире.

– Мы ничего не нашли, – возражаю я.

– Вы не знали, где надо искать.

С этими словами Гамма подходит к пианино, открывает дверку внизу, над педалями, и залезает куда-то в самую душу инструмента, откуда извлекает пухлый коричневый конверт.

– Вот они, – говорит Гамма и кладет конверт в самый центр стола, рядом с бутылкой, как бы между нами, после чего спокойно начинает отряхивать приставшую к рукаву паутину.

– Как они там оказались? – несколько ошеломленно спрашиваю я.

– Разумеется, я их туда и положил. Не хотел рисковать – вдруг какому-нибудь дураку-милиционеру пришла бы в голову идея меня обыскать.

– Значит, ты хотел их унести?

– А они для меня и предназначены. Зачем, по-твоему, Бета продала скрипку?

– Деньги – для тебя?

– Ну да. Я машину покупаю, мне не хватает.

– И Бета вызвалась помочь?

– Не совсем так. Я ей сказал, что у меня мать больна и нужны деньги на лечение.

– Ты ее обманул!

– Да, обманул, – легко соглашается он.

Я молчу. Кажется, барабаню пальцами по крышке стола.

– Почему ты мне это рассказываешь?

– Но ты ведь хотел знать про эти деньги.

– А ты меня не разыгрываешь? – начинаю сомневаться я и беру со стола конверт.

Он не запечатан, и в нем действительно купюры. Много купюр.

– Не разыгрываю, – улыбается Гамма. – Она действительно погибла из-за этих денег.

23

В первый момент я даже не понимаю, чтоон сказал. Потом смысл постепенно до меня доходит, пока не отпечатывается в моем сознании так же отчетливо, как след от раскаленного утюга на столе.

– Как она погибла? – наконец спрашиваю я.

Конверт жжет мне пальцы, и я бросаю его на стол.

– Какая тебе разница? Ну, скажем, она сидела на подоконнике и потеряла равновесие. Даю тебе на выбор два варианта: либо она сама потеряла равновесие, либо я ей слегка помог.

– Ты убил ее, мерзавец!

Вскакиваю с места и хочу запустить стаканом в эту круглую улыбающуюся румяную рожу, однако Гамма как-то успевает перехватить мою руку.

– Сядь! – повелительно говорит он, и я действительно сажусь – кажется, все мои силы ушли на последнюю вспышку. – Ну, предположим, я и в самом деле ее убил, – продолжает он. – Ты пойдешь на меня заявлять?

Молчу.

– Ну, вот то-то же. Не пойдешь. Что бы я ни натворил.

– Господи, ну почему ты такое чудовище?! И зачем ты это сделал – деньги ведь уже были у тебя…

– Удобный случай. Она действительно сидела на подоконнике, и я подумал: можно ведь деньги и не возвращать. Если сделать одно неосторожное движение…

Меня охватывает холодное бешенство.

– Нет, я на тебя заявлю. Вот прямо сейчас пойду и это сделаю. Не думай, что ты совсем лишил меня воли.

– Не думаю, – обезоруживающе улыбается Гамма. – Конечно, заяви. Можешь, кстати, начать прямо сейчас – я при исполнении.

И он достает из кармана красную книжечку, машет ею, и золотые колосья герба прочерчивают блестящий ручеек перед моими глазами.

24

Наливаю себе боржоми и выпиваю полстакана. Такого я, признаться, не ожидал.

– Не бойся, вода не отравлена, – отпускает Гамма милую шуточку.

– Кто тебя знает… Но скажи, почему ты с ними? У тебя же мать филолог, ты из интеллигентной семьи…