Во время занятия входит кто-то из преподавателей и говорит СБ. о какой-то книге, которую тот должен был вернуть. СБ. извиняется:

– Сегодня не принес, она у меня на другой квартире.Неужели он действительно снял квартиру в доме напротив и подглядывает за мной? Это невероятно, но это, кажется, так, потому что, как писал Уистан Хью Оден:

Невероятное как раз с тобою и произойдет —

конечно, по случайности по чистой.

Реальность – то, что оглушит тебя абсурдом.

И если не уверен ты, что спишь,

ты в самом сердце сновиденья.

И если не вскричал ты: «Здесь ошибка!» —

ты сам ошибку эту допустил.

22

Я окончила училище по классу виолончели и одновременно перешла на четвертый курс Гнесинского училища по теории музыки. Решаю попробовать свои силы и поступать в Гнесинский институт как виолончелистка.

Нам, как положено, дают репетиции с концертмейстером. После одной из них я с кем-то разговариваю в коридоре. Подходит СБ., объявляет, что он теперь преподает историю музыки в Гнесинском институте, потому-то он и оставил нашу группу. После этого мне почему-то расхотелось поступать туда по классу виолончели.

На экзамен через несколько дней я опоздала, играла нехотя, без всякого настроения, да меня почти ничего и не спрашивали – дали сыграть лишь несколько тактов партиты Баха и самое начало «Пеццо-каприччиозо» Чайковского. Получила двойку. На обратном пути, ничуть не расстроенная, купила интересную книжку – «Оберман» Сенанкура – и весь вечер ее читала.

Как, наверное, радуется паровоз, когда сходит наконец с запасного пути и бежит по рельсам, преследуемый другими поездами, бежит из своего прошлого в свое будущее, если, конечно, оно у него есть.

Иду на занятие – и вижу в конце коридора СБ., он как раз направляется в мою сторону, идет и на ходу кусает губы. Вид у него совершенно расстроенный, и мне становится его жаль. Я хочу остановиться, заговорить с ним, но вместо этого просто здороваюсь и прохожу мимо. Может, у него какое-то горе, а я вдруг пойду к нему со своей дурацкой, никому не нужной жалостью! Нет, не стану этого делать. Люби или давай себя любить, но никогда никого не жалей и не позволяй никому жалеть себя. Кто с жалостью придет, от жалости и погибнет. Вхожу в класс. Занятие уже идет, я опоздала, Ратнер злобно ворчит, а у меня в глазах стоят слезы, я еле удерживаюсь, чтобы не дать им волю. Но приходится удовлетвориться невысказанной моральной поддержкой. И почему я все связанное с ним принимаю так близко к сердцу? Почти по Сент-Экзюпери: мы в ответе за мужчин, которых мы приручили!

Возвращаюсь домой вечером, иду по сумеречному Гоголевскому бульвару; клены шепчутся с вязами и наводят порядок в канцелярии своих листьев. Наконец выхожу на Метростроевскую улицу. Передо мной шагает довольно высокий мужчина в очень даже хорошо знакомых мне замшевых ботинках. СБ. ли это или его двойник, эманация моих мыслей во вполне реальном пространстве, среди припаркованных домов и смежно-изолированных автомобилей? Вот он останавливается в нерешительности. Прячусь за газетным стендом, жду. Наконец он переходит улицу и скрывается в винном магазине, покидает мое жизненное пространство, которого всего-то около метра в окружности – как же мало дается человеку, чтобы вокруг него не толпились посторонние тела, хотя никто не может запретить там толпиться объектам менее телесным – таким, как тени его предубеждений и призраки предпочтений.

23

Училище позади, поступаю в институт. Специальность прежняя – теория музыки. Потом узнаю, что получила высший балл. Держимся, пока держимся на плаву!

В коридоре встречаю Пашу, стоим, разговариваем. Он, оказывается, все никак не может окончить училище. Говорит:

– Я сдаю экзамены, а они не сдаются – как красноармейцы. – Потом ни с того ни с сего добавляет: – Пойдем поищем, где наш незабвенный.

Имени он не называет, но намек мне сразу ясен.

– Зачем он тебе?

– У меня денег нет, займу у него рубль.

– Если только для этого – вот тебе рубль, успокойся.

Даю ему рубль.

24

Я на втором курсе института, сдаю экзамен по музыкальной литературе. Берг внезапно заболела, и экзамен принимает один СБ. Передо мной сдает Вика.

Вот она выходит и делится впечатлениями:

– Он меня буквально раздел! Такие вопросы задавал – выведал все, что я знаю, чем я дышу. – Потом, обращаясь ко мне, добавляет: – Главное, не молчи, говори что-нибудь. Он так внимательно слушал все, что ты говорила в классе, он явно тобой увлечен!

Уж не знаю, по каким приметам она об этом догадалась. Впрочем, все мы живем в витрине и пытаемся продать себя подороже, а за это надо платить – часами и днями выставления себя напоказ. Потому что у праздности есть глаза, и у скуки есть глаза, и глаза эти немиганные, без век, и взгляд их мертвый, но все равно слишком живой – как у людей на фотографиях, или как у черно-бурой лисы на воротнике старого пальто моей матери. Откроешь шкаф – и вот он, этот желтый стеклянный безразлично-любознательный взгляд.