В-третьих, и это главное, российская коррумпированная бюрократия сама играла на рынке ГКО, чему есть масса известных подтверждений.

Кстати, о подтверждениях. После объявления дефолта так и осталась невыясненной судьба 4,8 млрд долл., предоставленных МВФ для стабилизации российских финансов. В то же время широко известным является Распоряжение президента РФ Ельцина № 308-рп, подписанное им в воскресенье 16 августа 1998 г., менее чем за сутки до дефолта. Вот его доступный текст: «Согласиться с предложением Правительства Российской Федерации и Банка России об использовании Банком России для пополнения его золотовалютных резервов финансовых средств, предоставляемых Международным валютным фондом для стабилизации финансов и экономики Российской Федерации в 1998 г., в размере 3,6 млрд специальных прав заимствования, без зачисления указанных средств на счета Минфина России». Куда ушли эти 3,6 млрд специальных прав заимствования (СДР), в пересчете на валюту равнявшиеся 4,8 млрд долл.? На какие счета они поступили? Пока это загадка.

Что можно было предпринять, если бы мы имели транспарентное, а не насквозь лживое и коррумпированное государственное управление экономикой и финансами?

Первое. ГКО номинировались в рублях, следовательно, контроль над ними целиком и полностью находился в руках Минфина и Центробанка. Можно было бы постепенно, за счет денежной эмиссии, расплачиваться с кредиторами с сопутствующим постепенным ослаблением курса национальной валюты.

Второе, вытекающее из первого. На поддержку валютного коридора ежемесячно расходовались сотни миллионов долларов. Что мешало центробанковским чиновникам плавно расширять границы коридора? Грозные окрики или личная заинтересованность?

Третье, происходящее из второго. В руках Центробанка был весь инструментарий ужесточения валютного контроля с целью ограничения вывоза капитала.

Но ничего сделано не было. Конечно, задним умом мы все сильны, но обратите внимание еще раз – пирамида ГКО была выстроена со знанием дела, квалифицированными иностранными советниками и их российскими подмастерьями, что означает в том числе преследование целей, отличных от финансовой устойчивости российской экономики.

Инфляция? Торг неуместен: либо коллапс экономики, утрата фондовых инвестиций российских предприятий и потеря сбережений населения, либо постепенное обесценение рубля. Кстати, все это сделало правительство Евгения Примакова, но уже после дефолта: за сентябрь – декабрь 1998 г. денежная эмиссия составила 109 млрд руб. (с сентября 1998 г. по май 1999 г. – все 200 миллиардов), рубль по отношению к доллару США обесценился в 3,3 раза, а инфляция по итогам 1998 г. составила 84,4 % (в 1997 г. – 11,0 %).

И снова: пошалили – и разбежались. Да что там, главные персонажи тех лет нынче обнаглели до подачи судебных исков о защите их якобы попранного достоинства.

Сложно сказать, по каким критериям либералы 90-х и их современные последователи делали выводы о пагубности государственного присутствия в экономике. Если сопоставление велось по структуре собственности, то даже поверхностное сравнение с национальными хозяйствами не самых отсталых стран Ближнего Востока и Южной Америки, а также Китая или Норвегии свидетельствует, что это в корне неверно [156] . К тому же форма собственности играет второстепенную роль в развитии страны. Более принципиальное значение имеет, к примеру, состояние государственных институтов (судебной системы, правоохранительных органов или налогового администрирования).

Пожалуй, одним из наиболее красноречивых показателей присутствия государства в экономике является показатель расходов государства на конечное потребление [157] . Здесь либералы, пользуясь экономическим невежеством общества, резвятся от души. Например, одним из рецептов ускорения экономического развития страны предлагается следующий: «Удешевить государство (доля его потребления в ВВП выше, чем в Китае и США). Стандартно в странах-спринтерах конечное потребление государства – 8–13 % ВВП. У нас этот показатель зашкаливает за 18 %. Все ресурсы стягиваются к государству, бизнес не может дышать без связки с ним» [158] .

Оставим на совести автора явное передергивание в отношении «связки» государства и бизнеса (по-другому и быть не может: государство обладает монополизированным, делегированным ему обществом правом на принуждение в форме регулирования, контроля, налогообложения, соблюдения законности, отправления правосудия и проч.). Для справки: по итогам 2012 г. среднемировой показатель государственного конечного потребления составил 18,5 % [159] (в России – 18,6 %), так что российский показатель конечного потребления государства, «зашкаливающий», согласно вышеприведенной сомнительной сентенции, за 18 %, в общем-то, ни за какие «рамки приличия» не выходит.

Для дополнительной проверки ложного, как сейчас окажется, вывода об огромных расходах нашего государства на конечное потребление возьмем «Доклад о человеческом развитии 2013», подготовленный для Программы развития Организации Объединенных Наций (ПРООН) по итогам межстранового сопоставления в 2010 г. [160] . Скажу сразу, что по комбинированному индексу человеческого развития (ИЧР), измеряющему среднюю величину достижений в трех основных измерениях человеческого развития – здоровье и долголетии, знаниях, достойных условиях жизни, – Россия заняла 55-е место из 187 государств. Лидерами стали Норвегия (где объем государственной собственности на промышленные активы как минимум сопоставим с российским), Австралия и США.

Перейдем к сути – к якобы непомерным государственным тратам. Обратимся к данным, сопоставляющим общие расходы правительств на конечное потребление, в том числе расходы на здравоохранение, образование и оборону (табл. 12.1).

Таблица 12.1. Государственные расходы на конечное потребление некоторых государств (в % к ВВП)

Источник: Доклад о человеческом развитии 2013. Возвышение Юга: человеческий прогресс в многообразном мире. – М., 2013. – С. 162–165.