Она спросила из-за своего стола:

— Что ты собираешься сегодня делать?

— Читать!

— В такую погоду?

— Да!

Наступила пауза.

— А ты не хочешь поехать со мной в Кур?

Я ответил слишком поспешно:

— Конечно, с удовольствием!

Я вытащил свой костюм — единственный, который у меня был, старый, совершенно немодный, уже обветшалый, присланный мне вдогонку матерью, — и расфуфырился «по-городскому». С противоречивым чувством сидел я рядом с ней — она выглядела обворожительно в своем легком весеннем платьице, и от нее пахло хорошими духами — в почтовом автобусе, медленно спускавшемся по извилистой горной дороге вниз.

Приехав в Кур, я помог ей выйти и потом все время прилагал неимоверные усилия, чтобы, беседуя с ней, ни в коем случае до нее не дотрагиваться. Мы медленно бродили по улицам старого города и наконец дошли до канатной дороги, которая поднимала туристов на «персональную» гору этого городка, откуда открывался чудесный вид на Кур и долину Рейна.

— Ты хочешь?

Она кивнула. И вот мы уже плыли над маленьким тесным мирком, оставшимся внизу. А мне казалось, что эта раскачивающаяся кабина несет нас наверх, на наше общее небесное ложе. Что не складывается на земле, осуществляется на небесах!

Так оно и случилось. Поднявшись на гору, мы сели на край скалы и долго молча смотрели вниз на долину реки Инн. Наконец мы заговорили на одну из тем, которая в данный момент занимала всех студентов колледжа. И естественно, радикальная немецкая точка зрения тут же натолкнулась на относительно умеренную, стремящуюся к равновесию датскую.

В долине тем временем сгустились сумерки, возвещая о наступлении вечера, и тогда мы наконец поднялись, чтобы отправиться в обратный путь. Я хотел помочь ей спуститься со скалы и расставил пошире ноги, да так неудачно, что мои ветхие от старости парадные брюки лопнули сзади по всей длине, издав громкий неприличный звук.

Прошло немало времени, прежде чем мы смогли передохнуть от напавшего на нас смеха. Лопнули не только мои штаны, но и искусственная натянутость наших отношений. Полные веселья и задора, мы зашагали в ногу друг за другом — она прикрывала меня со спины — назад к канатке, вместе с многими другими отдыхающими, направлявшимися туда же.

Проходя мимо небольшого ресторанчика, она вдруг потянула меня туда и попросила там нитку с иголкой. Меня заперли в туалете, а возлюбленная и хозяйка занялись ремонтом штанов. Это продолжалось какое-то время. Наконец меня выпустили из не очень удобной «приемной», и обе женщины принялись крутить меня, как манекен, восхищаясь своей работой, а когда мы потом не спеша подошли к станции канатной дороги, оказалось, что последняя кабина спустилась в Кур, не дождавшись нас.

Есть ли пешеходная дорога вниз? Нет, такой дороги нет! И что теперь? Да, что теперь?

Мы возвратились к приветливой хозяйке. Нет, комнат на ночь она не сдает. Но у нее есть знакомая соседка, у той высоко в горах есть шале, куда она уже не раз пускала таких же застрявших наверху туристов вроде нас. Но только женаты ли мы?.. Словно сговорившись, мы оба кивнули. И кивнули еще раз, когда тот же вопрос задала нам соседка.

Когда я на следующее утро поднял на окнах нашего «небесного» шале деревянные планки жалюзи, мне почудилось, что я на облаке и смотрю с него на искрящиеся подо мной скалы и залитую солнцем долину внизу. Потом пришла соседка с ароматным кофе, свежим воздушным деревенским хлебом и клубничным конфитюром.

Я был без ума от Биргитты В. Может, она и не была так красива, но я видел в ней писаную красавицу! Меня завораживало ее спокойствие. Бурные перипетии последних дней не коснулись ее. Она сидела на наших дискуссиях не то чтобы безучастно, но как бы излучая необъяснимую для меня, заключенную в ней самой невозмутимость.

Для меня в ней было что-то неземное. Я думаю, от ее женственности. Никогда до сих пор я не встречал женственности в столь чистой и открытой форме. Биргитта, до того как я ее увидел, провела несколько лет в больницах или в постели дома под постоянным наблюдением врача и окруженная домашней заботой. Видимо, тогда в ней выработалась эта форма женственности, таившая в себе одновременно нежность и силу.

После того, что случилось на горе в Куре, мы сделались «парочкой». При этом я тотчас же взял на себя роль ее слуги и защитника. Но такой, какой я был — вечно ищущий и с душевным раздраем, — я не мог полностью удовлетворить потребность этой женщины в надежности и защите. Когда она через два года покинула меня, чтобы выйти замуж за другого, она сказала:

— Мне нужен мужчина, у которого золотая аура, у тебя же она серебряная и едкая на вкус!

Но прежде чем дошло до разрыва, я посвятил свою жизнь служению этой Прекрасной даме и повсюду следовал за девушкой, которая, собственно, в конце семестра распрощалась со мной, пробыв несколько пыльных недель во Фрейбург-Брейсгау (где я работал разнорабочим на стройке, а потом с трудом пытался с помощью алкоголя забыть ее), и уехала сначала в Ютландию, где провела летние каникулы со своей семьей, а под конец в Копенгаген.

Я хотел только одного — быть рядом с этой женщиной. Иначе я не мог и потому начал внедряться в Копенгагене. Снял маленькую комнатку, нашел коммивояжерскую работу в «Интернациональном книжном магазине Мунксгор» и принялся учить в вечерней школе и дома по ночам с безумной одержимостью датский язык, которым овладел довольно сносно уже через три месяца.

Ее семья приняла меня, хотя и без особого энтузиазма («Ну почему же именно немец?!»), но со свойственной многим датчанам приветливой вежливостью. Вскоре я был вхож в этот гостеприимный дом на Гэнцофтер-Смакегорсвай. И прошло не так уж много времени, когда мама Ина, сердечная, высокоинтеллигентная, с открытой душой женщина, отвела меня с серьезным лицом в сторонку, усадила на стул и неожиданно сказала: