Пейкер, которая как раз в этот момент проходила мимо комнаты, была вызвана подтвердить это приятное известие. Это была высокая тощая женщина с грубыми чертами и кислым выражением лица. В ответ на вопрос она резко дернула головой и плечом, очевидно — в знак согласия, и прошла дальше захлопнуть дверь, что и сделала с громким раздраженным стуком.

Мисс Крейн вздохнула и неодобрительно заметила:

— Худшее, что может случиться в доме, — это убийство. Чрезвычайно огорчительно. И Пейкер, бедняжка, очень переживает. А теперь, миссис Смоллетт, еще чашечку чая и… еще капельку, всего одну капельку бренди…

Мистер Уиллард прошел мимо миссис Смоллетт на лестнице, даже не заметив ее. Достал ключ, отпер дверь в квартиру номер шесть, прошел через прихожую и распахнул дверь в гостиную. Шторы опущены, свет включен. При любых других обстоятельствах это греховное транжирство электроэнергии вызвало бы у него прилив возмущения и заставило бы отчитать виновницу, припечатать к позорному столбу тщательно подобранными фразами. Но состояние мистера Уилларда было таково, что он едва заметил этот непорядок. Он вошел и, стоя у двери, уставился на жену.

Миссис Уиллард сидела за письменным столом из мореного дуба. На ней было то же платье, что и вчера, — из искусственного шелка с крупным зелено-красным рисунком. Судя по состоянию этого одеяния, она провела в нем всю ночь. Да и сама миссис Уиллард выглядела не лучше. Плакать она перестала давно. Носовой платок, походивший в полночь на насквозь промокшую тряпку, валялся в уголке кушетки и почти высох. Она оставила его здесь почти десять часов назад, когда вышла из квартиры и поднялась пролетом выше, на верхнюю площадку. Обычно мирно настроенная ее душа закипала при одной мысли о том, что ее Альфред находится там, за дверью, что справа, за дверью квартиры номер восемь. Именно этот пожар души и осушил все слезы. А позже она впала в ступор и плакать уже просто не могла. Вернулась к себе, уселась на кушетку и сидела, а время тянулось так мучительно медленно.

Она поднялась лишь в девять утра, подошла к письменному столу и позвонила брату Альфреда. Эрнст Уиллард жил в Илинге и служил клерком в Адмиралтействе. После долгих размышлений она почему-то пришла к выводу, что ее Альфред может быть в отеле «Лаймс». Набрала номер, и после щелчка в трубке сразу же прорезался голос Эрнста. Очень похожий на голос Альфреда, только, пожалуй, тоном ниже. Сходство усиливало и явное раздражение, звучавшее в этом голосе.

— Да, Альфред здесь. Мы как раз собирались выходить, практически уже выходим. Так что лучше перезвони ему на работу.

Миссис Уиллард произнесла холодным тусклым голосом:

— Не могу, Эрнст. Он должен вернуться домой. У нас здесь кое-что случилось. Передай ему, пожалуйста, что сегодня ночью убили мисс Роланд. — И она бросила трубку, та с грохотом упала на рычаг.

После этого она ничего не предпринимала, даже не двигалась, так и сидела в измятом цветастом платье, неубранные волосы спадали на шею. Раскрасневшееся от волнения лицо побледнело и напоминало теперь восковую маску.

Мистер Уиллард стоял и смотрел на нее. На секунду показалось, что перед ним совершенно незнакомый человек. А потом боль и чувство утраты затмили это ощущение, и он увидел, что это снова его Амелия. Амелия, которая всегда была так добра, которая выхаживала его, когда он болел, Амелия, на которой он женился двадцать лет назад. Он медленно приблизился к ней, присел рядом на пол, положил голову ей на колени и расплакался как ребенок, потерявший любимую игрушку. Вся его сухость и занудство словно куда-то испарились, он находил простые слова, временами их заглушали рыдания.

— Она была… такая красавица. И ничего такого… у нас с ней не было, Амелия. Просто… она была… так прекрасна. Я даже… ни разу не поцеловал ее… она не позволяла. Она смеялась надо мной… называла… забавным маленьким человечком. Наверное, так и есть… но она… она была так красива…

И вот Амелия Уиллард обняла его. Горе любого ребенка всегда находило отклик в ее душе. Именно этого ребенка в Альфреде она и любила. Ради этого ребенка она на протяжении двадцати лет мирилась с его патологической аккуратностью, его придирками, командирскими замашками и бесконечными нотациями. В усталости, в несчастье, в болезни этот ребенок взывал к ней. И кошмарное происшествие сегодняшней ночи позволяло надеяться, что этот ребенок в нем наконец умер.

Она держала его в объятиях, тихонько баюкала, говорила глупые, но с бесконечной любовью слова. Через некоторое время он поднял залитое слезами лицо. Очки съехали набок и запотели. Он снял их, протер, потом вытер глаза платком, громко высморкался в него, снова нацепил очки и посмотрел на Амелию. А потом отодвинулся от нее. Она уперлась локтем в стол и устало опустила на руку голову.

И вдруг взгляд Альфреда изменился — в застывших глазах читался ужас. Рукав цветастого платья, соскользнувший вниз с белой руки, был весь в пятнах и брызгах крови.

Теперь на креслице из гнутых трубок сидела миссис Андервуд. Сидела и думала о том, до чего же оно неудобное, это креслице, потом напомнила себе, что она жена подполковника авиации и что этот полный господин, сидящий напротив, всего лишь навсего полицейский в штатском. И не так уж он продвинулся в должности в сравнении с каким-нибудь констеблем, останавливающим движение, чтобы вы могли перейти дорогу, и указывающим, как лучше пройти к бомбоубежищу. Она надела нарядную шляпку и не забыла нанести макияж, но ни одно из этих средств не помогло избавиться от ощущения, что она снова стала Мейбл Пибоди, до смерти перепуганной и готовой провалиться сквозь землю. Старине Лэмбу, родившемуся и выросшему в деревне, она напоминала испуганное животное. Страх есть страх, скрыть его невозможно. Коровы в горящем сарае — он видел это еще мальчишкой и никогда не забудет, крыса, застрявшая в ловушке, овца, преследуемая злобным псом, лошадь, напуганная каким-то неловким движением, и эта нарядная леди в шикарных лондонских шмотках — все они просто насмерть перепуганные создания. И его ничуть не удивляло, что миссис Андервуд так боится, потому что он знал причину ее страха. Точнее, знал для начала более, чем достаточно. А дальше можно выяснить и в подробностях. За этим страхом стоит нечто большее, возможно даже — очень многое, и ему есть с чего начать.