Но только лишь в первую минуту вид Марии Магдалины и мысль, что она была свидетельницей его разговора с фарисеями, произвели на него некоторое впечатление; его заглушила потом другая, ужасная мысль, теперь впервые получившая жизнь в словах: «он должен убить его!» Он точно видел ее перед собой, куда бы ни обращал взоры; его охватывало безумное желание убить, уничтожить ее, но в то же время он чувствовал свое бессилие. Мысль, раз она родилась, уже не может быть умерщвлена.

«Я избран!» — пронеслось у него в голове. Одно мгновение это показалось ему утешением, но затем ему вспомнилась усмешка фарисея, и отвращение снова овладело им.

«Нет, — подумал он — если я это сделаю», — он содрогнулся, но потом с упорством повторил эту мысль, — «если я это сделаю, то уж никак не ради них. Их я ненавижу и презираю!» — Вдруг промелькнуло пред ним лицо юноши, и снова он почувствовал что-то вроде оправдания.

«Он искренен и благороден, — подумал он — и, тем не менее, он этого хочет! Если б мне только знать, верит ли и он тоже, что я избран!»

Потом опять он вспомнил о Марии Магдалине и о том, что она знает это. «Да, она знала это давно, раньше, чем я сам это узнал! Но как могла она поверить этому, как могла она этому поверить!»

При этой мысли он снова сделался спокоен и исполнился сурового, холодного упорства.

Ночью он проснулся и увидал перед собой образ нищего. Он слышал его смех и его слова: «Была у меня когда-то одна дума, да я ее убил!»

«Но если б кто-нибудь другой убил эту мысль, — подумал он: разве он не был бы и тогда свободен? — Нет, потому что тогда у него осталось бы воспоминание. Но, убивая ее сам, но убил и воспоминание.

Да, он должен был убить воспоминание или же сойти с ума. И в обоих случаях он ведь делался свободен! Да, так это, так, поэтому он и убил ее сам!»

Этот ход мыслей стоил ему, по-видимому, страшных усилий, и, сделав последний вывод, он не был уже в состоянии думать. Но ему казалось, что теперь он пришел к ясности, неотвратимой ясности истины.

На следующий день Иисус вместе со своими учениками тайно оставил Иерусалим и направился в лежащий к северу от него маленький городок, называемый Ефраим.

Когда Иуда увидал Его утром, он со страхом стал вглядываться в Его лицо. Оно было кротко и приветливо, и взор Иисуса спокойно встретился со взором Иуды, но, тем не менее, что-то подсказало последнему, что Учителю все известно.

И он подумал: «Он тоже считает меня способным сделать это!» Эта мысль как будто двинула его вперед, преисполнив его горьким упорством.

За шесть дней до праздника Пасхи Иисус возвратился в Иерусалим. Но вечер он провел в Вифании, в доме Симона прокаженного.

Ему приготовили там вечернюю трапезу, и Марфа служила у стола; Мария же по обыкновению сидела у ног Иисуса; часто поднимала она на Него испытующий взгляд, как бы стараясь прочесть, что у Него написано на лице. Тогда Он ей улыбался, но взор Его был мрачен от безнадежной скорби и давал горестный ответ на ее безмолвный вопрос. Мертвенная бледность все боле и более разливалась по лицу Марии, но она оставалась все так же спокойна с виду; глаза ее были сухи, и только губы ее дрожали при каждом вздохе.

По окончании вечери она внезапно встала и вышла из комнаты. Спустя некоторое время она вернулась, держа в руках драгоценный алебастровый сосуд с мирром. Она подошла к Иисусу, разбила сосуд и возлила мирро Ему на голову, потом упала пред Учителем на колени, помазала Ему и ноги и отерла их своими волосами. Иисус сначала посмотрел на нее с изумлением и хотел было ее удержать, но, встретившись с ней взглядом, оставил ее. Легкая краска выступила у Него на лице.

В комнате царила полная тишина. Но вдруг раздался голос Иуды.

Он сидел на самом нижнем конце стола у двери и не отрывал глаз от пола. Но все же ему казалось, что он видит пред собой лицо Марии Магдалины, и что это вынуждает его говорить. Беззвучным, но резким голосом произнес он:

— Для чего бы не продать это мирро за триста динариев и не раздать нищим?

Когда он сказал это, молчание сделалось еще более глубоким. Но Мария поднялась, вся дрожа; жгучая краска залила ей щеки и шею; глаза ее наполнились слезами, и она с мольбой взглянула на Иисуса. Он взял ее за руку и выдвинул ее вперед.

— Оставьте ее! — сказал Он. — Она помазала меня к моему погребению. Нищих вы всегда имеете с собой, а меня не всегда.

Иуда поднял глаза и на мгновение встретился с очами Иисуса. Голова у него закружилась; он встал и вышел из дома. Он чувствовал на себе мрачный взор Марии Магдалины с оскорбленным и гневным выражением в нем, но не решился его выдержать.

Выйдя наружу, он остановился и схватился обеими руками за голову. Бессвязные мысли вихрем носились в ней.

«Он думает, что я это сделаю, быть может, Он этого хочет; иначе зачем бы Ему так смотреть на меня! А она тоже это думает и ненавидит меня! Так почему же мне бы этого не сделать? Нет, Он не Сын Божий! Он просто Человек, ведь Ему это было приятно, а нищие, да, нищие, сам ведь Он сказал, нет, он человек, а ведь люди все обречены смерти. Почему принуждает Он меня это сделать? Нет, это не Он меня принуждает, я хочу этого, сделаться свободным, свободным. А в таком случае я должен это сделать сам, как это я думал? Да, я должен это сделать сам!»