– Недалече. Одевайся.

Она пожала плечами, ушла в комнату, пошуршала там, через две минуты вернулась: те же потрепанные голубые джинсы, черный топик, обтягивающий ребра, волосы в хвост и никакой косметики. Обула кроссовки, сдернула с вешалки ветровку и рюкзачок. Господи. Дитя Освенцима! Где та прелесть в красной шапочке и с шоколадом на носу?! Такое можно снимать только на плакат "поможите-люди-добрые", без грима и костюма, как есть.

– Флейту возьми, цветочек.

Кивнула, сунула футляр в рюкзак, посмотрела без выражения. Остро захотелось поджечь гребаный игровой центр, а ее как следует встряхнуть, окунуть в прорубь и напоить скипидаром, чтобы на бумажном лице появились хоть какие краски.

Надела шлем, села позади него на мотоцикл, словно кукла. Маленькая кукла, особенно по сравнению с ним. И держаться удумала за скобы. Пришлось положить ее руки себе на пояс: крепко обхватить не смогла, рук не хватило.

– Не свались, аленький цветочек, - буркнул Ильяс и еле удержался, чтобы не добавить "мечта мазохиста".

Лилька уцепилась за ремень, и на том спасибо. Но ни полслова не проронила всю дорогу, не пожаловалась на предельную скорость и даже ни разу не завизжала на нарочито резких поворотах. Словно то волшебно-изменчивое создание, - то ли ребенок, то ли женщина, то ли идеально чистый лист, - умерло в игровом центре в Битце, а у него за спиной сейчас сидит плюшевая игрушка, только уж больно костлявая. Есть, что ли, забывает? Черт. Вот же угораздило связаться!

Проезжая Сергиев Посад, подумал: пиццей накормить? Здесь, напротив Лавры, отличная пиццерия. Нет, не стоит рисковать. Надо полегче. Остановился у магазина, купил две бутылки йогурта и шоколадку. Отнес, скормил недоразумению. Похоже, и правда не ела со вчерашнего дня - шоколадка исчезла тут же, а на щеках появилось подобие румянца. После йогурта она даже подала голос. Спасибо сказала. С ума сойти.

Но хоть можно ехать дальше без опаски потерять пассажирку. Правда, скорость он на всякий случай сбросил. Немного.

Километров через пятьдесят свернул с трассы на стремную грунтовку. По такой или на тракторе, или на мотоцикле, и только посуху. Еще через десять минут показалась деревенька. Он ездил сюда часто: поснимать реку и храм - девятнадцатого века, когда-то очень красивый, а сейчас заброшенный и обветшалый. А сейчас вот привез свою "идеальную натуру". Снял ее с мотоцикла, мотоцикл завел в сарайчик к бабульке, с которой еще пару лет назад договорился о постое. Вернулся к Лиле - она так и стояла посреди дороги, но хоть растерянно оглядывалась, а не смотрела перед собой с отсутствующим видом. И зябко куталась в ветровку.

Жара за тридцать, а ей холодно. Черт бы подрал это их полное погружение!

Он достал вторую бутылку йогурта, сунул ей в руки, махнул на храм:

– Под стеной источник. То ли святой, то ли целебный, но вода вкусная. До реки одна не ходи, там болотце. А я скоро приду.

Кивнула, задумчиво пошла по грунтовке к обваленной ограде. Хмыкнув, Ильяс сделал пару десятков снимков - нечто худющее, несчастное, на фоне заброшенного кладбища... концептуально, однако. Если усадить на могилку, сойдет за местное привидение. Неупокой. А что, неплохое названьице!

Отсняв неупокой, он на полчаса о Лиле забыл. Этот храм с просвечивающими насквозь стенами и кружевными от старости куполами он мог снимать бесконечно. Да просто быть тут, сидеть на берегу и смотреть на убегающую в поля извилистую речушку, бродить между замшелых плит, оттирать от столетней пыли кусочки фресок... Изредка он посматривал на Лилю. Похоже, волшебство этого места делало свое дело: дитя Освенцима уже бродило по кладбищу, все с той же бутылкой из-под йогурта в руках. Не бросила под куст, умница. Нельзя здесь мусорить.

Решив, что дал ей достаточно времени, чтобы осознать себя в новом месте и вдохнуть порцию кислорода, Ильяс подошел. Лиля как раз стояла около куста шиповника, мяла в пальцах шелковый лепесток. Вокруг нее с гудением летал шмель. И, о чудо, она улыбалась! Ладно, может быть и не придется пожалеть, что привез ее сюда. Ни одну модель, ни одну подружку, никого не привозил. Не хотел пачкать здешнюю тишину гламурным тусняком. А для старых друзей, которые бы поняли и не испачкали, он давно умер и воскресать не стремился.

Она убрала руку от цветка, подумала, протянула снова. Разгладила лепесток подушечкой пальца. И пошла по тропинке к храму. Не побрела, сутулясь и еле волоча ноги, а именно пошла. Скрылась в проеме двери. Ильяс минуту колебался - пойти за ней или не надо? Решил, что не стоит. Лучше еще побродить вокруг. Успел обойти дважды, а потом внутри запела флейта. Пронзительно, чисто, почти навзрыд и очень, очень светло.

Он замер на полушаге, выдохнул. И, опасаясь спугнуть, прокрался к длинной вертикальной щели в стене. Прижался лбом к холодному камню. Закрыл глаза. Под флейтовую мелодию его отпускало. Он сам не понимал, насколько боялся, что ничего не выйдет, пока вот... Вот чего здесь не хватало, понял он. Флейты. Что-то из Баха, кажется, уж очень знакомое.