Гусев сел на место и спросил полковника:

— Может, напутственное слово скажете, Денис Вячеславович?

— Скажу, — вздохнул тот. — Жалко расставаться, ребята, честное слово! На моих глазах выросли. Пришли щенками, а теперь — вон какие гвардейцы… Отныне будем встречаться только на конспиративных совещаниях. Одно хочу сказать. Любите Отечество, все остальное приложится! Помните, что Родину-матушку защищаете. Традиции у подразделения хорошие. Оно ведь не вчера создавалось, если честно, и не сегодня. Было и Третье отделение, и ГПУ. Может, кто-то плоховато знает историю, так я скажу: едва на жандармерию, на политическую полицию начинало плевать правительство, едва разные крикуны требовали гласного контроля над операциями охранки… Государство тут же начинало разваливаться. Значит, чем крепче тайная полиция, тем крепче государство.

Лучшие умы когда-то сотрудничали с охранкой — писатели, актеры, ученые. Привлекайте этих людей, опирайтесь в своей деятельности на народ. Я не устану повторять — больше контактов с домовыми комитетами. Народ все видит. Вам, ребята, выпала великая честь — восстановить былую славу державной охраны! Вы — первые ласточки в обновленной России. За вами пойдут другие. Так служите же с честью, чтобы мне, вашему командиру, не было стыдно!

У полковника в голосе слабина прорезалась, руки на столе дрогнули. Какой артист пропадает, подумал Кухарчук, с подобающей случаю торжественностью на лице внимая командиру дивизиона. Нет, вовсе не дураки создавали когда-то в милиции политорганы, подумал Гусев. Денис Вячеславович, судя по рассказам папашки, был хорошим замполитом — вон как вдохновенно спел арию Отца-Командира!

Совещание у полковника закончилось. И после еще одной напутственной беседы Кухарчук с Гусевым занялись устройством на новом месте. В дивизионе им отвели несколько комнат на втором этаже. Монтажники устанавливали здесь электронную картотеку, мощную радиостанцию, пульт прослушивания телефонной сети, видеомониторы, средства записи. Кухарчук то и дело совался к монтажникам с расспросами, цокал языком от восхищения, разглядывая ящики с наклейками лучших японских и германских фирм.

Потом они долго сидели над расписанием занятий, причем Кухарчук настоял, горячась, на включении в программу практикумов по психологии и актерскому мастерству. Вот тогда Гусев и сказал, усмехаясь:

— Теперь вижу, что полковник не соврал, когда нахваливал. Хорошо, что ты неравнодушен. Особенно к технике. Между нами, очень не люблю валандаться со всякой электронной хреновиной. И с психологией — тоже. Догнать, поймать голубчика, врезать по морде, чтобы уши отвалились, — это мое! И если бы не отец… Ты ведь знаешь, кто он?

— Так точно, господин майор!

— А-а, брось… Тет на тет — давай по-простому. Леня, Женя — и все дела. Мы же почти ровесники. Да… Я на тебя посмотрел и подумал: на кой мне вся эта головная боль? — Гусев обвел руками ящики с оборудованием. — Давай так договоримся… Ты разворачивайся, Евгений, разворачивайся во всю силу. Сделай мне часть! И тогда я получу второго орла. А ты — очередную звезду. Вернее, внеочередную. Честолюбия у тебя хватит, чтобы нормально пахать. Верно? Часть сделай! Деньги, техника, люди — все будет, только скажи. Игра идет по-крупному. Действуй сам, лишь держи меня в курсе. Ну, чтобы я перед папашкой своим не выглядел полным идиотом. Договорились?

— Договорились, — улыбнулся Кухарчук. — Ты правильно решил, Леня. Честолюбия у меня хватит… На двоих. Спасибо за доверие. Не пожалеешь!

— Гони посуду, — подмигнул Гусев, раскрывая кейс.

— Ого, армянский! — приятно удивился Кухарчук. — Забыл и вкус…

— Будем дружить — не раз вспомнишь! — сказал Гусев.

— Ну, поехали… Ах, хорош! Ладно, дерзай. Проследи, чтобы стол мне поставили подальше от окна — не люблю сквозняков.

И майор Гусев, помяв руку заместителю, исчез. Любопытно, подумал Кухарчук, разглядывая на захламленном столе бутылку с черной этикеткой. Любопытно начинается жизнь… Папенькин сынок работать не будет, это можно уже принять как факт. На себя придется надеяться. Может, все к лучшему. Кухарчук даже поежился, представив, какие перспективы открываются на такой самостоятельной работе, да еще с таким командиром. Эх, видела бы сейчас меня мама… Впрочем, она, полтавская учительница, с самого начала не одобряла выбор сына, который бросил политехнический, записался в спецназ, мотался по всей стране, разгонял сборища националистов… Теперь у него в руках карьера и серьезное дело. Кухарчук в волнении покусал кончики усов. И услышал за спиной:

— Наконец-то, дорогой Евгений Александрович…

Он обернулся. Какой-то штатский с бабьим простоватым лицом стряхивал у порога дождевые капли с синего макинтоша и просторной черной шляпы.

— Уж не чаял свидеться, — продолжал штатский добродушно, подходя к столу. — Здравствуйте… Сначала вас на курсы послали. Ну, поехал я на курсы, а у вас — полевые учения. Коньячок-то почем брали?

— Презент, — пробурчал Кухарчук, пряча бутылку в стол.

— Если по делу — выкладывайте.

— Где бы нам вдумчиво почирикать?

— Вдумчиво почирикать? — переспросил Кухарчук. — Это мой кабинет. Устроит? Правда, не убрано…

В небольшом кабинете, из которого можно было пройти в картотеку и на пульт прослушивания, валялись коробки и упаковка из-под мебели и оборудования.

— Не мешает… основательно устраиваетесь, — поозирался штатский и сел на мягкий стул, затянутый в полиэтилен.

— «Сириус» ставите? Завидую. У нас машинка — на троих.

Да, кстати, позвольте представиться: майор Шмаков из следственного управления СГБ.

Кухарчук подтянулся:

— Весь внимание, господин майор!

— Видите ли, я до сих пор занимаюсь этим гиблым делом — покушением на председателя Европарламента. С вами, Евгений Александрович, мы не познакомились раньше только потому, что делом поначалу занималась целая бригада и многие наряды, в том числе и ваш, опрашивали мои коллеги.

— А я слышал, что дело закрыто! — удивился Кухарчук.

— Выходит, господин майор, висяк висит?

— Висяк, — согласился майор и потрогал носком ботинка загремевшую коробку. — Чем дальше занимаюсь делом, тем больше всплывает деталей. Ну, появляются дополнительные вопросы… на какие-то, думаю, вы можете ответить.