– Сейчас это не дань уважения, а оскорбление.

И Полли не пожелала больше ничего слышать. Она привыкла считать, что в отношениях между родителями царит гармония. У многих ее друзей родители развелись. Были матери, вышедшие замуж во второй или даже третий раз. Имелись папаши, жившие в Женеве или в Нью-Йорке с молодыми женами в окружении маленьких детей от нового брака. Но к Элис и Лоренсу это не имело никакого отношения. Они были крепкой парой. Наслаждались каждой минутой, проведенной друг с другом. Конечно, между ними случались размолвки, но все они обычно заканчивались шуткой, над которой смеялись оба.

Пока Полли еще жила с ними вместе, она любила оставлять на ночь дверь своей спальни открытой, чтобы слышать отголоски их разговоров, разносившиеся по дому. Это придавало ей спокойствия.

Но теперь произошло нечто небывалое. Противоестественное. И пугающее.

Полли спустилась вниз, открыла воду, чтобы наполнить ванну, а когда потом возвращалась к себе в комнату за шампунем, принялась громко насвистывать, давая Элис и Лоренсу понять, что она неподалеку и ей все слышно. Когда она приняла ванну и высушила волосы, уже был готов ленч. Это была простая трапеза, какие Элис всегда умела организовать, не затрачивая усилий: запеченная курица, сковородка жареного картофеля с розмарином, кресс-салат. Атмосфера оставалась, как раньше, чуть тягостной, хотя невозможно было выделить что-либо конкретное. Лоренс мимоходом рассказал о том, что Николай Титов готовится опубликовать автобиографию. Элис, как всегда, слушала. В тот день она говорила меньше, чем обычно.

Покончив с едой, Полли взглянула на часы и поняла, что до отправления ее поезда осталось всего двадцать пять минут. Элис вызвалась отвезти ее до станции. И началась гонка: Полли комком запихивала свои вещи в сумку; Элис никак не могла найти ключи от машины (Лоренс обнаружил их затем в кармане своего плаща). Волнение и боязнь опоздать владели ими обеими, пока они мчались по узкому сельскому шоссе. И когда «ауди» остановилась на станционной парковке, уже замигали красные фонари, донеслись звуки предупреждающего сигнала, закрылась калитка пешеходного перехода через пути. Полли послала матери воздушный поцелуй, пробегая мимо касс на платформу.

– Я тебе позвоню! – крикнула она, заглушаемая грохотом колес и скрипом тормозов прибывшего состава.

Элис махнула в ответ рукой и улыбнулась.

Так они попрощались навсегда.

Около одиннадцати часов Полли позвонил Лоренс и сообщил о случившемся.

– Ты пыталась выяснить у него, по какому поводу они поссорились? – спрашиваю я, когда в комнате воцаряется тишина.

– Нет. Как я могла? И вообще, мне хотелось сохранить их в памяти счастливыми и влюбленными друг в друга. А размолвка мне вспомнилась лишь после того, как я впервые услышала о тебе. Только тогда я позволила себе оживить ее в своей памяти. Но твой рассказ успокоил меня, заставил поверить, что мама умерла умиротворенной, не думая ни о чем плохом. «Горечь» опубликовали и, разумеется, с посвящением ей. Как и большинство романов отца. Ты знала об этом? Исключениями стал «Ха-ха!», который он посвятил Тедди, и «Амперсанд», посвященный мне. «Посвящается Элис. Как всегда».

Я киваю, делая вид, будто это для меня новость.

– Я знаю, что она хотела убрать с книги свое имя, – продолжает Полли. – Но не понимаю почему.

– Я тоже, – отзываюсь я и откидываюсь на спинку кресла.

Все это время я сидела, подавшись вперед и жадно слушая. На улице за окном все громче и громче завывает сирена, и мимо моего дома куда-то проносится полицейская машина.

– Вероятно, это была одна из их обычных ссор, о которых ты упомянула. Судя по твоему рассказу, мне это не кажется чем-то действительно важным.

– Да, – соглашается Полли, глядя в свой опустевший стакан. – Но все же между ними что-то произошло. Что-то воспринятое мамой очень серьезно. И все равно я рада, что она сказала тебе ту фразу. Ты даже не представляешь, насколько мне стало легче, когда я услышала ее.

Я смотрю на часы. Уже глубокая ночь.

Мы вместе раскладываем софу, вытаскивая из-под нее дополнительную металлическую раму, которую накрываем импровизированным матрацем из толстого слоя постельного белья. Из своей спальни я приношу Полли подушку, одеяло и футболку вместо ночной рубашки. Предлагаю ей запасную зубную щетку, но, как выясняется, у нее всегда при себе своя, хранящаяся в кармашке серебристой сумки.

– Только не подумай, что это для частых ночевок в чужих постелях, – говорит она. – Просто я помешана на чистоте своих зубов.

Я желаю Полли спокойной ночи, оставляю одну, выключаю в гостиной свет и начинаю подниматься по лестнице, когда вдруг слышу ее голос:

– Фрэнсис!

Я возвращаюсь, приоткрываю дверь и вижу, что она сидит на постели.

– Не могла бы ты оставить свет? – просит Полли. – Не люблю, когда темно.

Спится мне очень плохо. Постоянно мешает обычный ночной уличный шум: громкий спор каких-то людей на тротуаре, звук моторов подъезжающих машин, а потом двойные щелчки включаемой сигнализации, вопли кошек и лай лисиц в отдалении. Шторы на окнах моей спальни в буквальном смысле «дышат», то раздуваясь от ветерка, то снова опадая. Оранжевое сияние уличных фонарей постепенно бледнеет на фоне более мягкого, почти перламутрового рассвета.

Скоро начинают просыпаться соседи. С шумом поднимаются оконные рамы, на полную громкость включаются радиоприемники и телевизоры, по которым дети смотрят субботнюю программу диснеевских мультиков с их оглушительными фанфарами в начале каждой серии.

Я спускаюсь вниз и заглядываю в щелку двери гостиной. Полли спит. Она лежит на боку, отбросив в сторону одеяло и сунув ладонь под розовую щеку. На столике рядом лежит ее сотовый телефон с мигающей лампочкой.

Я доедаю в кухне ломтик поджаренного хлеба, когда появляется она, разрумянившаяся и взъерошенная, и тут же спешит поделиться радостным удивлением, что почти не ощущает ожидаемого похмелья. Я ставлю перед Полли чашку с чаем, а она проверяет свой мобильник. В нем сообщение от Лоренса.