Нет, нельзя Грегу восходом любоваться – не за тем сюда поутру пришел, рискуя нарваться на патруль. Ночью место, где Гуталин хабар зарыл, не найти. Старый чокнутый неудачник Гут… Как заведет в «Боржче» свою проповедь – хоть стой, хоть падай.

«Опомнитесь, дети человечьи! Верните в Зону дьявольские бирюльки! Человеку – человечье, дьяволову – дьяволово-во-е! Тьфу ты, прости меня, господи. Налей, старина Грег, еще, горло промочить. Один ты друг у меня остался. Был еще Рыжий, да где он сейчас? Сгинул Рэд в Зоне. Ибо нельзя сатанинскими игрушками прельщаться!»

Гут неделю назад хороший хабар у молодняка взял и в Зону поволок. Кажется, вот тут и зарыл, возле опрокинутой вагонетки. И выбирает же места позаковыристей! Два десятка «этаков», несколько «гремучих салфеток», «рачий глаз»… За такое дело в хорошие времена кругленькую сумму можно было выручить. Да и сейчас немалую.

Сталкер достал из рюкзака саперную лопатку и уже приноравливался, где бы копать, как почувствовал, что позади кто-то стоит. Оглянулся. Человек в темном плаще выпрямился на насыпи в полный рост. На капюшоне, скрывающем лицо в тени, плясали лиловые огоньки.

– Зачем ты пришел в Зону, сталкер? – спросил незнакомец.

Голос хриплый, скрежещущий, словно не человек, а мертвяк разговаривает.

– Что? Не подходи! Чего тебе надо?! – Грег крепче сжал рукоять лопаты.

Мысль тревожно бьется: кто это? Не похож на сталкера… Подняться – верная смерть. А этот стоит, как ни в чем не бывало, и разряды по нему не лупят.

– Что тебе нужно для счастья, человек?

Глаз не видно, но будто насквозь взглядом сверлит, в душу заглядывает. Грегу почему-то захотелось подняться и упасть на колени. Рассказать, какой он червь ничтожный. И что жена третий год больная, денег на лекарства не хватает. И что дочка, тварь безмозглая, никак лицей закончить не может – везде деньги нужны. И что уехал бы он отсюда – в Европу, в Азию, в бога душу мать, куда угодно, но не пускают – нельзя уходить тем, кто жил в Хармонте во время Посещения. Но ведь жить как-то надо? Прости меня. Ты же видишь мою душу. Дрянь я, но такой как все. А кто лучше? Да нет здесь никого лучше – днем с огнем не сыщешь. Все мерзавцы. Все присосались к Зоне как пиявки. Хочешь, я дело свое открою? Машины стану чинить. В последний раз ходку делаю, клянусь! Больше ноги моей в Зоне не будет.

– Ты не тут хабар ищешь. Он закопан с другой стороны вагонетки.

Незнакомец повернулся и растаял в тумане. Грег обполз вагонетку и принялся с остервенением разгребать щебень. Лопата увязла, пробив старую мешковину. Хабар! Спасибо тебе, кто бы ты ни был… Исправлюсь… В последний раз… Ломая ногти, Грег раскидал щебень, выволок мешок и потащил к границе Зоны.

Ричард Г. Нунан, представитель поставщиков электронного оборудования при Хармонтском филиале МИВК

Ричард стоял возле окна своего кабинета и, прищурившись, рассматривал на просвет распечатанную картину.

– Ну, как вам это нравится, Валентин? – повернулся он к сидящему за столом доктору Пильману, который задумчиво заглядывал в открытый ящик стола, откуда Дик выудил распечатку.

Там царил хаос: карандаши и ручки лежали вперемешку с документами, наверху покоилась пачка «Лаки страйк» с высыпавшимися из нее сигаретами. Пирамиду беспорядка венчал открытый блокнот с листами в клеточку.

– Что вы сказали? – Валентин Пильман, лауреат Нобелевской премии и консультант Комиссии ООН по проблемам Посещения, оторвал взгляд от двух нарисованных в блокноте чертиков и уставился на Нунана.

– Да я всё про то же. Увлекаетесь современной живописью?

– В некотором роде – да. Увлекаюсь. – Пильман скосил глаза на синих чертей, намалеванных рукой Нунана, и попытался сдержать улыбку.

Один из чертиков, толстенький до округлости – того и гляди покатится, был поразительно похож на самого Ричарда. Он стоял на коротких толстых ножках и задумчиво жевал кончик собственного хвоста. Второй – высокий и худой, в тонких очках на свином пятачке пытался просунуть голову в объект семьдесят семь-бэ, называемый «пустышкой». Чертовы рога изгибались в стороны и цеплялись за импровизированные наушники.

– А вот я – нет. – Нунан подошел к столу и задвинул ящик. – Но мастерство оценить могу. Поглядите.

Он бросил распечатку на стол. Пильман выудил из нагрудного кармана прозрачный футляр, вынул очки, нацепил на кончик носа и взял листок.

– Ну-ка, ну-ка, что тут у нас? Некий экспрессионизм. Знаете, есть что-то неуловимо знакомое. – Пильман посмотрел на Ричарда поверх очков. – Это же Зона! Наша, Хармонтская! Кто тут у нас такой мастер-живописец нашелся?

– Ярослав Новак, прошу любить и жаловать. Только он не местный. Прилетал год назад из Варшавы. Некоторое время околачивался на пикниках у Барбриджа. После возвращения домой – вот. Популярность, личные выставки и немалые гонорары. До этого художник был так себе, очередной неудачник. А тут такой творческий рост. И на всех полотнах – наша Зона.

– Можно только позавидовать, – сказал доктор Пильман. – Ничего картина, впечатляет. У человека определенно есть талант. И что? Это стоило, чтобы собираться в такую рань?