— Странно, — сказал Ферман. — Если они утверждают, что он пропал, значит так и есть… В их комнате невозможно шпильку передвинуть, чтобы они не заметили. Они даже не позволяют Розе вытирать пыль… Кстати, мой альбом тоже пропал. Вы помните, Майлз, я показывал вам снимок старой пятьсот девятой модели, когда она была еще новой?.. На сортировочной станции?.. И фотографию, на которой были я, Сузан и двенадцатилетняя Клэр?.. Куда я положил альбом, когда мы покончили с ним?

— На книжный шкаф.

— Верно. Как и всегда. И мне кажется, когда я выключил свет, его уже не было. Зачем вору могут понадобиться эти снимки?

Хотел бы я знать!..

Они не расслышали тихого вскрика, донесшегося с улицы. Мои марсианские гиперакусисы бывают порой просто отвратительны: я слышу так много, что лучше бы не слышал вовсе. Но иногда они приносят чрезвычайную пользу.

Я не помню, как бежал. Я сразу очутился там, на заднем дворе, в луче света из кухонного окна, рядом с Анжело. Он стоял на коленях над кучей тряпок. Из-под тряпок наполовину торчало тельце Беллы со свернутой шеей.

— Зачем? — спрашивал Анжело. — Зачем?

Я поднял его на ноги, хрупкого, в мятой пижаме.

— Пойдем домой. Ты можешь снова понадобиться матери.

Он не заплакал и не выругался. Я бы хотел, чтобы он плакал или ругался. Но он только покосился на лестницу, на землю между нею и оградой. Почва была сухой, никаких следов. И тогда Анжело сказал:

— Я убью его, кто бы он ни был.

— Нет.

Он не слушал:

— Билли Келл может знать. И если это был «индеец»…

— Анжело!..

— Я найду его. И сверну ему шею!

— Анжело, — сказал я, — не надо. — Потом я откопал в памяти отрывок из «Крития»: — «И будет ли жизнь иметь ценность, если эта часть человека, которая совершенствуется справедливостью и развращается несправедливостью, окажется уничтоженной?»

Он узнал. Его глаза, затуманенные и скорбные, но теперь, по крайней мере принадлежащие ребенку, пристально смотрели на меня.

— Будь они прокляты!.. Будь они…

Проклятия наконец сменились плачем, и я облегченно вздохнул.

— Согласен! — сказал я. — Безусловно!

Его начало тошнить. Я придерживал его голову, но рвота так и не наступала. Тогда я отвел его на кухню, заставил плеснуть холодной водой в лицо и расчесать пальцами встрепанные волосы.

Из комнаты теперь доносился незнакомый бубнящий голос. Сияющий широкой улыбкой коп слушал Фермана, с симпатией поглядывая на Розу. Его проныра-собрат уже был наверху, беседовал с Маком. Я вытащил его наружу, показал лестницу. И Беллу.

— Почему, будь они прокляты…

Разница была в том, что слова Анжело переполняла внутренняя страсть. Патрульный же Данн привычно возмущался жестокостью и нарушением порядка. Он не говорил о свернутой шее. И не читал «Крития». Я понял из его замечаний, что в работе он узнает почерк некого Чаевника Уилли — проникновение с заднего двора, осторожное, без летального исхода, применение хлороформа. У Чаевника наверняка будет алиби, сказал Данн, а как было бы приятно упечь его за решетку!..

— Он — специалист по меблированным комнатам?

— Нет, — сказал Данн, не скрывая своей антипатии ко мне. — Да и не водятся здесь денежки, видит Бог. Но зацепку всегда можно отыскать. У вас что-нибудь пропало?

— По правде говоря, я не проверял, — солгал я. — Бумажник лежал у меня под подушкой.

Данн пошел в дом, бормоча на ходу:

— Я знаю здешнюю хозяйку уже десять лет. Люди вполне довольны миссис Понтевеччио, мистер.

В словах его звучало предостережение, но только потому, что я был тем, кто в Новой Англии зовется чужаком.

Они ухлопали около часа и в конце концов послали за дактилоскопической бригадой. Чаевник Уилли, будучи знаменитым опытным правонарушителем, разумеется, предугадал их ход — полагаю, Данн будет сильно удивлен, если дактилоскописты найдут хоть что-нибудь. Я сразу мог бы сказать ему, что взломщик был в перчатках. В 30829 году, когда Намир ушел в отставку, мы еще не пересаживали ткань на кончиках пальцев.

Данна мучили украденные альбомы с фотографиями. Думаю, он решил, что Уилли свихнулся от напряжения, присущего его профессии. Ферман и Мак потеряли немного денег. Старые леди хранили свои сбережения — по выражению миссис Кит — «в укромном местечке». Она не настаивала на более глубоком расследовании, намекая, что все полицейские — мошенники и враги бедных.