Шрифт:
В классе он сидел тихо, его глаза следили за «конским хвостом» учительницы, когда она писала на доске слова на английском языке. В конце занятий он отыскал воспитательницу и спросил, когда приедет мама забрать его, и она обещала выяснить. После полудня он достал из чемодана альбом, отобрал десять лучших фотографий и прикрепил к стенке возле своей кровати. Тотчас около него собрались дети и смотрели, и в последующие дни, когда он входил в комнату, иногда обнаруживал кого-нибудь из детей, стоящим и украдкой рассматривающим его фотографии. А одна девочка, не испугавшись его неожиданного прихода и даже не извинившись за то, что стояла на его подушке, чтобы получше рассмотреть, сказала: «Когда я буду большая, у меня будут цепочки и полно одежды, как у этой».
На той же неделе Игаль и Нехама стали его приемными родителями. Как-то раз после полудня Нехама принесла в их комнату и поставила перед ним чай и пирожки с повидлом, а Игаль посмотрел на него и сказал: «Следующего теленка, который родится, мы назовем Иегошуа, в честь тебя. Что ты скажешь на это?»
Иегошуа подумал и согласился. Нехама рассмеялась и сказала: «Проверь хорошенько, чтобы Иегошуа назвали теленка, а не телочку. Иногда они ошибаются там, на ферме».
Когда Нехама увидела фотографии на стенке над его кроватью, она побоялась, что кто-нибудь из детей захочет их, и спросила Иегошуа, согласен ли он снять их; он подумал и согласился. Вместе они осторожно сняли их со стенки и вернули в альбом, который Нехама назвала «мамин альбом», а Иегошуа запротестовал: «Но это также и папин альбом, и мой». Нехама спрятала альбом в свой шкаф, позади полотенец, и, когда он просил, доставала и давала посмотреть. Тогда они сидели вместе и восхищались одеждой его матери и красивыми локонами на его голове. К листам добавился новый запах, запах листьев мирта, которые Нехама хранила между полотенцами. Через некоторое время он уже с трудом воссоздавал в воображении запах мамы, и по мере того, как запах исчезал, мальчик уже сам настаивал на названии «мамин альбом».
Иногда Нехама брала его навестить мать. Им всегда нужно было хорошенько выяснять и проверять имя, написанное на карточке возле кровати, потому что каждый раз мать выглядела по-другому. Он целовал женщину и когда почти не узнавал ее, а она смотрела на него пронзительным взглядом, словно пыталась разгадать загадку. Однажды она долго смотрела на него, упала на колени и начала рвать простынь, покрывавшую матрас. Сестра поспешила прийти со шприцем в руке, и мать обхватила сестру руками с набухшими жилами, и все ее тело дрожало. Когда дрожь прошла, сестра вернула ее в кровать, успокоенную и ослабевшую, и сказала Нехаме, которая все время стояла, обняв Иегошуа: «В последнее время она была уже в порядке. Это нехорошо — приводить сюда мальчика. И для него это нехорошо. Ребенок в его возрасте не должен видеть свою мать в таком состоянии».
На обратном пути, в автобусе Нехама обхватила его голову руками и сказала: «Может быть, когда ты будешь большой, ты станешь врачом и сможешь помочь своей маме».
И он тотчас ответил, как будто дело решалось именно в этот момент: «Я не хочу быть врачом. Я хочу стать фермером, как Игаль». И когда они шли пешком от главного шоссе, добавил: «Я хочу также, чтобы меня звали по вашей фамилии. Не хочу больше ее фамилию». Нехама испугалась на мгновение, остановилась, внимательно посмотрела на него и сказала: «Ты должен помнить ее такой, какая она на фотографиях».
Во время своего первого армейского отпуска он стоял на входе в ее отделение, одетый в солдатскую форму, с запечатанной коробкой сладостей в одной руке и пачкой фотографий — в другой. Сестра оглядела его с подозрением:
— Она сегодня в неважном состоянии, — и преградила ему вход своим телом.
— Я ее сын…
— Нам неизвестно, что у нее есть сын.
— Потому что я не навещал ее несколько лет. В последний раз, когда я был здесь, она реагировала не очень хорошо, и сестра…
Она неохотно позволила ему пройти и со своего места следила за ним, глядя, как он дал больной запечатанную коробку, как она взяла ее из его рук, но не открыла, как он снимал обертку и подавал ей сладости и как она смотрела на него погасшими глазами и тогда, когда он раскладывал перед ней фотографии и спрашивал: «Это кто?» «Кто это?» И лишь при виде одного снимка больная распрямилась, лицо ее внезапно изменилось, в глазах зажглась искра, лоб разгладился и губы задрожали; тогда сестра вскочила со своего места и объявила о конце посещения.
— Я вдруг начинаю вспоминать массу вещей, — сказал он Нехаме тем вечером, когда они сидели рядом и она чинила его армейские брюки. Словно пробуждающаяся память матери передалась и его памяти. — Я помню, как однажды упал в лужу, грязь попала в глаза, она промыла мне глаза большим количеством воды, поцеловала их, чтобы я не мог их открыть, и сказала что-то вроде того: «Это не причинит тебе вреда. Это грязь страны Израиля». И еще я помню, что по ночам, когда мне было страшно, я звал ее, и она приходила и пела мне песни на польском языке; она говорила, что это грустные песни, но я смеялся из-за языка. А один раз она купила мне мороженое и хотела попробовать; я протянул руку, она наклонилась ко мне, и мороженое размазалось по ее носу — она ужасно смеялась.
— А ты не помнил всего этого раньше?
— Нет. Помнил только то, что на фотографиях.
— Она узнала что-нибудь на фотографиях, которые ты взял?
— Нет.
— Ты показывал ей фотографии?
— Да. Но она не разговаривала, только когда я показал ей снимок на берегу моря, она разволновалась, и тогда сестра выпроводила меня оттуда.
— Из всех фотографий все-таки эта, на берегу моря?
На берегу моря они трое обнимают друг друга, прижаты плотно, словно защищаются; ступни ног скрыты в песке, плечи блестят от воды. Его мать на этой единственной фотографии в альбоме, где ее волосы собраны и скреплены заколкой, придавая ее щекам выпуклость, и она совсем маленькая без туфель на каблуках, ее макушка на уровне подбородка мужа, на шее нет жемчужных бус, а рука протянута к горлу, как бы проверяя по привычке, на своем ли месте бусы. Отец без одежды, выглядит более худым, чем на других снимках, и плечи расправлены; он прищурил глаза из-за солнца, одной рукой обнимает плечи жены. Между ними радостный Иегошуа, на лице широкая улыбка, обеими руками обнимает родителей за бедра, пояс его плавок очень высоко — касается груди.
В кабинете дежурного врача доктор Хушан перевернул картонную обложку медицинской карты и прочел данные, записанные в соответствии с принятым порядком: имя, место рождения, год рождения, диагноз: перед нами женщина, родившаяся в тысяча девятьсот пятнадцатом году… страдает от продолжительной психической депрессии… травма… состояние подавленное… и боязнь быть покинутой… Он медленно переворачивал страницы, исправил ошибочный год рождения, вернулся и прочитал заключение врачей и психолога.
Долго читал написанный сухим языком отчет врачей: ее история: родилась в Лодзи, старшая из четырех девочек… К концу войны их перевезли в тайник на ферме, в деревне недалеко от Радома… Опасаясь доноса одного из соседей-христиан, семья была вынуждена оставить тайник. Хозяин фермы согласился оставить только ее, так как в тот день она была больна. Неясно, была ли попытка изнасилования, но согласно тесту, у нее присутствует боязнь насилия. По ее словам, у нее не осталось из семьи никого. После войны она встретила мужчину, уроженца Польши, они поженились и в тысяча девятьсот пятьдесят первом году эмигрировали в Израиль. У них родился один сын. Болезнь разразилась, когда ей стало известно, что муж еще перед войной был женат. Его жене, которая находилась у своих родителей в Любляне, удалось пересечь восточную границу, и во время войны она жила в России. На вопрос, почему ее муж не рассказал ей о своей жене, обследуемая разрыдалась. Это был единственный раз, когда она плакала во время осмотра. После войны первая жена поехала в США, искала своего мужа и нашла его в Израиле. Муж оставил больную и их сына и отправился в США. Больная утверждает, что он поехал из-за угроз своей первой жены и обещал сразу же вернуться в Израиль, но не вернулся и даже не поддерживал связь с ней и с мальчиком. После того, как она была госпитализирована вследствие попытки поджога, мальчик был направлен в кибуц. У больной в Израиле нет родственников, которые могли бы подтвердить рассказанное ею, и все детали записаны с ее слов и со слов ее соседки Елены Голц. В первые годы она была помещена в закрытое отделение… Лечение: д-р Шимшони рекомендовал амитриптилин в дополнение к фенотизину. При осмотре, проведенном д-ром Гриншпахом, были обнаружены признаки, свидетельствующие о хронической шизофрении, расстройстве мыслительной деятельности, социальной несовместимости и эмоциональной апатии…