Шрифт:
И легла на подушку.
Я осторожно оделся, робко поцеловал ее в волосы и на цыпочках вышел на лестницу, уже светлеющую бледным светом. Шел пешком по молодому липкому снегу, – метели уже не было, все было спокойно и уже далеко видно вдоль улиц, пахло и снегом и из пекарен. Дошел до Иверской, внутренность которой горячо пылала и сияла целыми кострами свечей, стал в толпе старух и нищих на растоптанный снег на колени, снял шапку… Кто-то потрогал меня за плечо – я посмотрел: какая-то несчастнейшая старушонка глядела на меня, морщась от жалостных слез.
– Ох, не убивайся, не убивайся так! Грех, грех!
Письмо, полученное мною недели через две после того, было кратко – ласковая, но твердая просьба не ждать ее больше, не пытаться искать, видеть: «В Москву не вернусь, пойду пока на послушание, потом, может быть, решусь на постриг… Пусть бог даст сил не отвечать мне – бесполезно длить и увеличивать нашу муку…»
Я исполнил ее просьбу. И долго пропадал по самым грязным кабакам, спивался, всячески опускаясь все больше и больше. Потом стал понемногу оправляться – равнодушно, безнадежно… Прошло почти два года с того чистого понедельника…
В четырнадцатом году, под Новый год, был такой же тихий, солнечный вечер, как тот, незабвенный. Я вышел из дому, взял извозчика и поехал в Кремль. Там зашел в пустой Архангельский собор, долго стоял, не молясь, в его сумраке, глядя на слабое мерцанье старого золота иконостаса и надмогильных плит московских царей, – стоял, точно ожидая чего-то, в той особой тишине пустой церкви, когда боишься вздохнуть в ней. Выйдя из собора, велел извозчику ехать на Ордынку, шагом ездил, как тогда, по темным переулкам в садах с освещенными под ними окнами, поехал по Грибоедовскому переулку – и все плакал, плакал…
На Ордынке я остановил извозчика у ворот Марфо-Мариинской обители: там во дворе чернели кареты, видны были раскрытые двери небольшой освещенной церкви, из дверей горестно и умиленно неслось пение девичьего хора. Мне почему-то захотелось непременно войти туда. Дворник у ворот загородил мне дорогу, прося мягко, умоляюще:
– Нельзя, господин, нельзя!
– Как нельзя? В церковь нельзя?
– Можно, господин, конечно, можно, только прошу вас за ради бога, не ходите, там сичас великая княгиня Ельзавет Федровна и великий князь Митрий Палыч…
Я сунул ему рубль – он сокрушенно вздохнул и пропустил. Но только я вошел во двор, как из церкви показались несомые на руках иконы, хоругви, за ними, вся в белом, длинном, тонколикая, в белом обрусе с нашитым на него золотым крестом на лбу, высокая, медленно, истово идущая с опущенными глазами, с большой свечой в руке, великая княгиня; а за нею тянулась такая же белая вереница поющих, с огоньками свечек у лиц, инокинь или сестер, – уж не знаю, кто были они и куда шли. Я почему-то очень внимательно смотрел на них. И вот одна из идущих посередине вдруг подняла голову, крытую белым платом, загородив свечку рукой, устремила взгляд темных глаз в темноту, будто как раз на меня… Что она могла видеть в темноте, как могла она почувствовать мое присутствие? Я повернулся и тихо вышел из ворот.
12 мая 1944
Комментарии
Бунинский рассказ требует внимательного, вдумчивого и комментированного чтения, настолько он насыщен цитатами, реминисценциями, аллюзиями, образами, придающими ему, несмотря на камерность темы любви, широкое звучание. Самые разнообразные факты и свидетельства, характеризующие бытовую, культурную, социальную жизнь эпохи, также требуют расшифровки. Предлагаемый вниманию читателей комментарий является, в сущности, первым достаточно полным комментарием к бунинскому тексту. Им можно пользоваться при самостоятельном чтении рассказа, вместе с тем целесообразно обращаться к нему на уроках литературы в школе или на практических занятиях в вузе.
И.А. Бунин впервые прочитал «Чистый понедельник» на вечере в Париже 19 июля 1945 г. Первая публикация рассказа была в «Народном журнале» (Нью-Йорк. 1945. Кн. 10).
Чистый понедельник – по Пасхалии 1913 г. Пасха была 14 апреля, Великий пост начинался 26 февраля, Прощеное воскресенье – 25 февраля. Временная конкретика в рассказе сопрягается с сакральным временем, а потому доминантным является Православный календарь и события, ассоциативно связанные с ним.
Красные ворота – памятник Елизаветинского барокко. В начале XVIII века – Триумфальные ворота для торжественного въезда в Москву императора Петра I. За свою красоту они стали именоваться «красными». В 1742 г. к событию коронаций императрицы Елизаветы Петровны московским купечеством были возведены деревянные Красные ворота, сгоревшие в 1848 г. Архитектор Д.В. Ухтомский восстановил их, повторив прежнюю композицию. В 1918 г. с ворот был снят украшавший их двуглавый орел, а в 1927 г. разобрали сами ворота «для упорядочения уличного движения». Название сохранилось и сегодня: станция метро «Красные ворота» (см.: Москва на старинных открытках. М., 1992. С. 42).