Тогда в твоих глазах я стоял на пьедестале…

Да нет же, нет, и давай сменим тему, в данный момент твои шутки совершенно не кажутся мне забавными, прости, но мне не до них.

Приношу свои извинения. Я просто старался избежать серьезного разговора — прежде всего потому, что уже поздно, или, иначе говоря, сейчас слишком поздно, чтобы начинать заниматься чем бы то ни было. Скоро наступит время ужина, а я, хоть одинок и немощен, человек не бедный, так что приглашаю тебя прямо сейчас пойти перекусить, потому что здесь нет никакой ночной жизни, и в тот час, когда вы в Мадриде садитесь ужинать, тут мы не найдем ничего, кроме безлюдных улиц и запертых кафе. И, наконец, еще вот что: вопреки общему мнению, о важных вещах следует говорить ранним утром, именно тогда я соглашусь выслушать то, что ты мне расскажешь о себе, — возможно, после завтрака, на восхитительной прогулке по ковру из сухих листьев. Завтра посмотрим.

По-моему, план великолепный.

Как поживает твой муж? И твои сыновья?

Очень хорошо. Ну, ты ведь знаешь, хорошо во всех отношениях не бывает никогда, но — да, очень хорошо. У всех нас. Ты не поверишь, но об этом я тоже должна тебе рассказать. Если бы все проблемы заключались только в этом — чтобы все поживали хорошо. Не будь все хорошо, может, у меня не возникло бы той проблемы, которая есть сейчас. Бывает же такое… Но в общем и целом то, что касается дома и семьи, у меня, да, в полном порядке. Только у меня не сыновья, а дочери.

Их по-прежнему две?

Две.

Две дочери, надо же. Их отцу повезло — будет жить, как у Христа за пазухой: две женщины, которые будут возиться с ним всю жизнь. Дочери никогда не покидают отца.

Не говори глупостей. Дочери покидают отца, когда этот отец зануда. Тебя бы они покинули наверняка, даже не сомневаюсь, и жили бы в свое удовольствие вместе с матерью, которая тоже бросила бы тебя и считала бы, что все они вырвались на свободу… О господи, прости: похоже, я ляпнула страшную глупость.

Да нет. Никакой глупости. Боюсь, я снова начал, как ты говоришь, интересничать. Забудь об этом. Сара умерла, детей у нас не было, так что все в порядке.

Да, однако напоминать тебе о Саре таким образом… Прости, мне правда очень жаль.

Не переживай. Сожаление приводит к печали. А твой приезд — радость для меня, он приободрил меня, даже взволновал. Это хорошо. А кроме того, ты сама знаешь, время выметает все углы. Теперь я думаю только о себе; не могу сказать, что результат меня очень вдохновляет, но я думаю о себе — о том, что есть, и о том, чего нет. То-то я сделал, то-то не сделал, то-то мог сделать… Кризис возможностей, пересмотр их. Один из способов предаваться воспоминаниям: еще не так, как в старости, но до нее уже только последний шаг. Старик вспоминает по-другому: он не задает себе вопросов, не спорит сам с собой — он просто изо всех сил цепляется за возможно большее количество фактов, событий, подробностей, которые еще хранит его память. Наверное, это страшно, как ты думаешь?

Нет. Не думаю, что это страшно. Ведь они хотят именно этого, разве нет? А раз так, по-моему, это хорошо.

Боюсь, я плохо объяснил. Я имел в виду, что это страшно для меня, мне совершенно не хочется оказаться в такой ситуации, понимаешь?

Да, но что ты можешь сделать? Когда ты окажешься в ней, тебе будет казаться, что это хорошо.

Но как раз это меня и бесит! Что я уже буду не тем, кто сейчас говорит с тобой, а кем-то совсем другим! Стариком, дряхлым стариком! Меня возмущает именно то, что я знаю обо всем заранее. Возмущает и подавляет.

Подожди, когда это с тобой произойдет, тогда и поговорим.

Поговорим? Но я-то говорить не смогу: я утрачу все, что составляет меня нынешнего, я буду просто стариком, который считает воспоминания единственным способом удержать жизнь, что так и утекает сквозь пальцы…

Ты о песке, да?

О песке, о прахе. Как там сказано насчет горсти праха…

I will show you fear in a handful of dust [3] .

…который утекает сквозь пальцы? Это ведь кто-то из твоих англичан…

Элиот [4] .

Да, точно. Элиот. Но я ведь говорю не о страхе — я говорю о некоторой прискорбной форме утраты ничего, потому что воспоминания — уже ничто, и они не годны ни на что: они лишь становятся единственным способом продолжать жить. В этом-то и весь ужас.

Честно говоря, я думаю, что это страх и что в данном случае образ Элиота подходит как нельзя лучше.

Помнится, он говорил не об этом.

Да, не совсем об этом, но ты ведь тоже не Король-Рыбак.

Пожалуйста, давай забудем об университетских интеллектуальных играх. Я больше не имею к ним никакого отношения, терпеть их не могу, а кроме того, они кажутся мне просто способом покрасоваться. К черту их! Я говорил о другом. Проклятая англицистка.

Я очень рада, что ты сказал это: проклятая англицистка. Это вполне в твоем духе. Мне даже стало как-то уютнее.

Правда? Мне тоже; нет ничего лучше, чем заново обретать прежние ощущения. Но вот что я тебе скажу: когда ты один, это обретение смахивает немного на энциклопедию ужасов, когда же не один, ты разделяешь его с другим человеком. Разница огромная! Слова, ощущения, эмоции, аргументы… они возрождаются, переплетаются, взаимно питают друг друга, и это совсем иное, нежели драматическая пустота эха. По-моему, то, что ты приехала, — замечательно. Это просто замечательно.