С такой точки зрения все это выглядит мазохизмом en 'etat pur [29] .

Для тебя это так. А по-моему, это самый щедрый и самоотверженный акт любви, который только может быть, и теми, кто сознает это и становится отцом или матерью, я восхищаюсь — от всего сердца и от всего ума.

Да, пары распадаются, потому что любовь умирает, а родительская любовь, похоже, не умирает никогда… кроме, разумеется, тех случаев, когда она умирает. Или когда ее не было вовсе? Да, в общем, это неважно. Я думаю вот о чем: не диктуется ли родительская любовь не столько издавна усвоенным кодексом поведения, сколько некими атавистическими принципами?

Мои дочери никогда не уйдут совсем, а мой брак дает мне пусть маленькое, но уютное счастье: во всяком случае, так я считала до последнего времени. Но, к сожалению, желая смотреть, ты вынуждаешь себя видеть. И тогда нужно действовать, а тебе и хочется, и не хочется делать это. Тебе нужно принять решение, а ты не знаешь, то ли остановиться тебе, то ли шагнуть вперед. Когда душа отдает приказ телу, оно повинуется немедля. Но когда душа отдает приказ самой себе, она сопротивляется ему. Это и есть узел проблемы. И все-таки, что касается моих девочек, я снова зачала бы их. И тут я задаю себе вопрос: если я способна зачать их, почему же я не смогу зачать самое себя?

Какая путаница, та belle, какая путаница. Помнишь то правило: в философии нельзя перескакивать с логического порядка на онтологический? Так вот ты, в общем-то, сейчас сделала весьма похожий скачок.

Я не понимаю почему.

А кроме того, из твоего бредового заключения можно сделать вывод, что твое стремление стать светилом в области английского романтизма отходит на второй план.

Что? A-а, ты об этом… Да. Собственно, я сейчас говорила не об этом, но раз уж ты напомнил, то — да. Я-то имела в виду, что все дело в щедрости, а щедрым нужно быть прежде всего с самим собой.

Мне это напоминает о том, что, согласно христианской доктрине, милосердие должно начинаться с самого себя, то есть своя рубашка ближе к телу.

Я не говорю о милосердии. Церковь всегда превозносит малые добродетели — милосердие, благотворение… но не приемлет сильных страстей.

Это совершенно безосновательно. И это говорю тебе я — закоренелый атеист.

Именно поэтому ты в конце всех концов и потребуешь соборования.

Что ж. Если это будет так, ты это увидишь, когда наступит срок.

А быть щедрым с самим собой прежде и превыше всего означает: не быть эгоистом. Таким, как ты, который всегда ухитряется свести любой разговор к разговору о своей персоне.

Время идет. Ты по-прежнему твердо намерена уехать?

Да. Думаю, что да.

Ты оставляешь меня безутешным.

Я знаю, и мне жаль. Но сейчас мне нужно на самом деле побыть одной.

Одной? Ты же возвращаешься в Мадрид.

Я говорю тебе о состоянии души; не знаю, о чем ты там думаешь, ну, не можешь же ты быть таким тупицей. Я несу в себе нечто такое, что сейчас пока еще слишком мощно для меня, поэтому мне и требуется одиночество.

Здесь одиночества сколько угодно.

Но здесь ты. Не обижайся, но ты вносишь возмущение. А мне нужно побыть наедине с самой собой.

В Мадриде?

Господи, какой же ты зануда. Что я буду делать в Мадриде, с Мадридом или без Мадрида, тебя никак не касается.

Я знаю, ты уедешь в Англию. Я слишком хорошо знаю тебя.

Нет, ты меня больше не знаешь, даже если тебе это и не по вкусу.

Не по вкусу? Забавно. Ну да ладно. Обещай мне по крайней мере, что не оборвешь нашу переписку, даже если отправишься в страну Китса. Ты же знаешь, у меня нездоровые интересы, а это дело весьма привлекает меня, вот я и хочу знать, чем оно кончится.

Ты уже это решил. Все твое нездоровье — чистое тщеславие. Ты будешь в восторге, если на поверку все окажется так, как ты думаешь: мой отъезд — это бегство вперед. Тебе всегда безумно нравилось быть правым, иметь возможность сказать: говорил я тебе… Ты просто жить без этого не можешь. Теперь я думаю, что это происходит, когда человек соглашается войти в твой круг, где ты устанавливаешь нормы и можешь руководить судьбами людей, принимающих этот комплекс норм за полное и замкнутое видение мира. Но мир и реальность необъятны, и пытаться управлять ими — все равно что воздвигать ворота посреди поля.

Мне и в голову бы не пришло претендовать на нечто подобное. Не думаю, что ты говоришь это всерьез — разве только считаешь, что я превратился в полного идиота, а если так, тем хуже для тебя.

Я знаю, в твоей голове никогда не могла бы родиться идея, что реальность можно взнуздать, но ведешь ты себя так, будто это возможно. В этом и заключается разница. Потому что ты не стараешься стать лучше, да, думаю, никогда и не старался, и это позволяет тебе жить таким вот двойственным образом; может, тебе хотелось стать самым лучшим, да, это как раз возможно. Может быть, под тем, как ты живешь, словно бы проходя мимо всего и надо всем, глядя на все свысока, есть бездонный, полный до краев колодец тщеславия, из которого ты пьешь; но ты никогда не желал стать лучше — ты только желал других. Может, ты причинял вред, много вреда, многим людям, приходившим к тебе за знанием, и, уча их, ты забирал у них душу. Ты никогда не задумывался об этом?