О смерти Неда я узнала спустя долгое время после похорон. Мне пришлось оплакивать его в одиночестве, как и отчима, который также погиб в мое отсутствие, в тысяча восемьсот девяносто пятом году, когда его последнее приобретение — импортная душевая, работавшая от газового двигателя, — взорвалось вместе с ним. Рэмзи похоронили почти немедленно, и я так и не попрощалась с ним. В следующий раз я ступила на английский берег лишь в тысяча девятьсот тринадцатом году. К тому времени о суде над Гансом и Белль Шлуттерхозе и о моем участии в нем давно позабыли. Отчим завещал свою землю и имущество Городскому совету Глазго, но постоянный скромный доход и продажа тетушкиного дома позволили мне поселиться в Блумсбери. Увы, недолго я наслаждалась тишиной и спокойствием. После публикации известного провокационного памфлета моя жизнь снова изменилась.

Мне и поныне не дает покоя это туманное и двусмысленное «не доказано». К сожалению, «шотландский вердикт» нельзя истолковать однозначно. На мой взгляд, вынося вердикт «не доказано», шотландские присяжные имеют в виду не «мы считаем, что вы этого не делали», а скорее «мы считаем, что вы это сделали, — но, на ваше счастье, прокурор не смог доказать вашу вину».

С таким же успехом они могли признать меня виновной.

Согласно теории Кемпа мне удалось избежать осуждения благодаря грязным методам. В своем опусе он утверждает, будто я подкупила Кристину Смит — якобы связалась с ней из тюрьмы и упросила не появляться в суде в назначенный день. Разумеется, я едва знала Кристину Смит и не имела представления, где она живет. А даже если бы и знала, то передать письмо было практически нереально — вся корреспонденция подлежала тщательному досмотру перед отправкой. Кемпу невдомек, как трудно тайно переправить письмо из тюрьмы; во-первых, для этого нужно иметь влиятельных знакомых среди заключенных, а во-вторых — давать взятки, юлить и мошенничать. Словом, чтобы вести незаконную переписку с внешним миром, требуется немалая изобретательность.

Вторник, девятнадцатое сентября. Получила очередное подтверждение теории, что мой организм очищается от страхов и дурных мыслей, порожденных присутствием этой девушки. Правда, оно связано с некоторыми неаппетитными подробностями. В последнее время мой кишечник требует опорожнения ночью — несколько раз в неделю позыв будит меня около четырех утра. Сегодня я проснулась в половине четвертого и поплелась в уборную. При включенном свете, прежде чем потянуть за ручку сливного бачка, я оглянулась и внезапно обнаружила, что из меня вышло нечто черное, как деготь. Поразмыслив, я сочла эту метаморфозу очередным признаком освобождения от всех горестей и мучений, которые не покидали меня последние несколько недель. Однако в первый момент я не на шутку встревожилась.

С тех пор я не сплю и усердно тружусь над планом заключительной части мемуаров. Сейчас около девяти утра. Скорее бы открылась лавка Локвуда — я хочу сделать заказ, но никак не могу им дозвониться. У меня почти закончились сигареты и еще кое-какие мелочи. До смерти хочется курить.

Пятница, двадцать второе сентября. Я заинтригована и озадачена. С дневной почтой пришло письмо от мистера Уильяма Катберсона, нового секретаря приюта для умалишенных в Глазго. Предыдущий секретарь, мистер Петтигрю, скончался в прошлом месяце, оставив после себя стопку нераспечатанных писем. Мистер Катберсон приносит извинения за долгую задержку и сообщает, что, согласно архивам, Сибил Гиллеспи, поступившая в приют осенью тысяча восемьсот восемьдесят девятого года, была выписана в декабре того же года и снова госпитализирована в марте тысяча восемьсот девяностого. Остаток жизни она провела в приюте и в июле тысяча девятьсот восемнадцатого года умерла от инфлюэнцы.

С тысяча восемьсот девяностого по тысяча восемнадцатый… Невероятно. Интересно, насколько достоверны эти сведения? Летом восемнадцатого года люди мерли, как мухи. Неужели во время эпидемии персонал приюта вел точные записи? Действительно ли в архиве сохранилась история той самой Сибил? Даты поступления совпадают, но вдруг произошла административная ошибка? Вряд ли это та самая девочка, ведь тогда получается, что Сибил провела в кошмарном заведении почти тридцать лет, до самой смерти.

Быть такого не может. Кроме того, я видела ее шрамы. Почти уверена, что видела.

Суббота, двадцать третье сентября. Вчера днем, проходя мимо столовой, я заметила, что клетка стоит на столе, а не на буфете, как обычно. Видимо, девушка забыла вернуть ее на место, а может, я сама переставила, когда ухаживала за птичками несколько дней назад. Такое ощущение, что вещи путешествуют сами по себе. На стене у пианино непонятно откуда появились черные брызги; в ванной растут грибы. Словом, когда я была рядом, кто-то из зеленушек — кажется, Медж — резко вскрикнул. Раньше я не слышала ничего подобного. Спустя несколько часов я еще раз прошла мимо, и при виде меня Медж издал тот же странный крик. Ополаскивая стакан, я задумалась, что бы это могло быть. Скорее всего, птичка от чего-то страдает и потому кричит так пронзительно и настойчиво. Медж хочет, чтобы я обратила на него внимание, ведь в последние несколько дней я была занята работой над мемуарами.

Вернувшись в столовую, я сразу поняла, почему Медж так надрывался. На дне клетки неподвижно лежала Лейла — крошечная и совсем окоченевшая. Ее перья были взъерошены, обращенный вверх глаз полузакрыт, а лапки скрючены и поджаты к брюшку. Она была наполовину укрыта чем-то красновато-зеленым и как будто резиновым. Сначала мне показалось, что ее внутренности вылезли наружу, но затем я узнала высохшую яблочную кожуру, от тех яблок, что мы клали им в клетку. Кожура укрывала нижнюю часть ее тельца. Медж продолжал тревожно вскрикивать, лихорадочно порхая с жердочки на жердочку. Иногда он спрыгивал на дно клетки, к Лейле, и, издав резкий крик, смотрел на меня — словно добивался, чтобы я ее тоже увидела.

Не зная, что делать, я ласково заговорила с ним и, подойдя ближе, заглянула внутрь клетки. Трудно сказать, как давно Лейла умерла, но в нынешней сырости и тепле она наверняка скоро начнет разлагаться. Дно клетки было усеяно шелухой и пометом. Вода в блюдце помутнела, словно густой бульон. Я размышляла, как вынуть Лейлу, не касаясь ее: пришлось снять с клетки поддон с мертвой птичкой и поставить в угол.

Я перенесла в гостиную верхнюю часть клетки — с Меджем на жердочке — и опустила на газету. Медж спокойно воспринял переезд. Я дала ему чистой воды и свежих зерен, затем пошла в кухню и налила себе стаканчик. Рядом с кучей мусора жужжала огромная муха, поэтому я закрыла дверь и вернулась со стаканчиком в гостиную.