Но суда двигались ночами отнюдь не ради наслаждения понаблюдать за небесными светилами. Матросы пристально вглядывались в небо, прикидывая, какая погода их ожидает. А расстояния между кораблями в темное время суток определяли по фонарям, водруженным на носу и корме каждого из них.

Они проплыли на юг, миновав бухту Превеза, проследовав дальше вдоль западного побережья острова Сан-Маура. Вскоре на горизонте должны были показаться Одиссеева Итака и остров Кефалиния.

Цепь островов на этой территории принадлежала Венецианской республике. При этом все они, от Корфу до Кефалинии, находились так близко от греческих земель, захваченных Турцией, что являлись фактическими форпостами Венеции. Здесь следовало всегда оставаться начеку. Наблюдавшие за всем османские разведывательные суда скрывались где-то среди силуэтов островов.

На всех кораблях было приказано соблюдать тишину Безмолвие моря нарушал только скрип весел и звук прорезаемых галерами волн. Моряки даже потушили лишние факелы на мостиках. Но несмотря на это, армада из более чем двухсот кораблей, на носу и корме каждого из которых горели фонари, заметно освещала море. За счет оптического обмана, созданного огнями, турецкая разведка, наблюдающая за бесшумно шедшей флотилией, посчитала, что противник более многочисленный, чем было на самом деле.

Греческое название Лепанто — Навпактос. Венецианцы на протяжении многих лет владели этой территорией и использовали местный порт как прибежище для преследуемых противником кораблей. Сегодня, как и прежде, Лепанто является маленькой деревней. Стены, до сих пор окружающие здешние склоны, были построены еще венецианцами. Гавань Лепанто вдается глубоко в залив Патраикос, отделяющий греческие земли от полуострова Пелопоннес. Коринф находится к востоку отсюда.

Венецианцы неспроста использовали эту территорию в качестве безопасной гавани. Здесь любая эскадра находилась в полной недосягаемости для врага, ни одно судно невозможно было увести отсюда на восток, в залив Патраикос.

Был уже октябрь. Ввиду надвигавшейся войны гражданские корабли должны были отправляться в свои зимние порты. Гавань Лепанто могла вместить около трехсот кораблей, из чего опытные венецианские капитаны заключили, что турецкая флотилия имела примерно те же размеры. Это было единственное, что не давало им покоя.

Турецкие командующие в гавани Лепанто тоже не могли прийти к согласию насчет того, как справиться с союзом.

Из данных разведки им стало известно, что объединенная флотилия по размерам не превосходила их собственную. Многие считали благоразумным оставаться на месте и не начинать войну той осенью. Большинство пиратов тоже выступали за тактику выжидания. И хотя пиратский вклад в имперскую флотилию по числу кораблей был невелик, все же в плане мореходства и доблести в бою они служили опорой турецкой армии. И Улудж-Али, и Сулук, больше известный по прозвищу Сирокко, советовали подождать.

Турки знали, что страны Западной Европы не ладили между собой. События предыдущего года только подтвердили это. И хотя на тот момент европейцы, как казалось, только укрепились в своей разрозненности, никто не мог утверждать, что к следующему году они не помирятся. Но те, кто настаивал на выжидании, считали: ввиду поздней осени армии не стоит ввязываться в войну.

Так рассуждали не только пираты. К примеру, придворные министры, сопровождавшие великого адмирала Али-пашу, придерживались того же мнения. Многие из них служили империи еще при предыдущем султане Сулеймане, они состояли во фракции умеренных, возглавляемой в Константинополе великим визирем Сокуллу. Бывалые министры объясняли свою позицию тем, что Кипр империя уже захватила, а значит, цель войны была достигнута, и потому не было никакого смысла лишний раз испытывать силы христиан. Однако Али-паша принадлежал к более молодому поколению и жаждал войны.

Али-паше впервые доверили такую масштабную флотилию. Он оставался в стороне от соперничества между фракцией, желавшей продолжить политику Сулеймана, и намного более агрессивной правительственной группой, поддерживавшей нового султана. Али-паша был чистокровным турком и гордился честью быть сыном великой Османской империи. Он всегда помнил о боевом знамени с вышитым золотом аятом из Корана, подаренном ему султаном Селимом. Этот флаг развевался только на мачте флагманского корабля, с которого Али-паша руководил всей обширной флотилией. И как чистокровному турецкому адмиралу, ему была невыносима одна мысль о том, что они вернутся домой, а флаг так и не побывает в сражении.

Придворные же, противившиеся войне с неприятелем, являлись христианами, обращенными в ислам в детстве. И Сирокко, и Улудж-Али, хоть и были пиратскими предводителями и занимали посты правителей Александрии и Алжира, все же являлись лишь новообращенными мусульманами. Али-паша чувствовал, что в жилах этих людей текла иная кровь. Он же сам готов был чем угодно пожертвовать (даже двумя юными сыновьями, которых взял с собой) ради единственной битвы с врагом. Неофиты не могли похвастаться подобной решимостью.

У Али-паши было еще одно основание настаивать на сражении, тогда как остальные придворные министры и командующие протестовали. Покидая Константинополь, он получил от султана тайное указание во что бы то ни стало разгромить христианский флот. Но поскольку практически все советники были иного мнения, Али-паша отправил в столицу гонца, сообщая о раскольнических настроениях и советуясь насчет собственных дальнейших действий. Султан Селим настаивал на своем.

Тогда Али-паша обратился к министрам и пиратским вождям. Он напомнил им, что греческие осведомители подсчитали силы вражеской флотилии, включая транспортные суда. Получилось не более двухсот пятидесяти.