Танцующей походкой она проследовала к стойке и пристроилась на высоком стуле, изящно заложив ногу за ногу. От нее исходили такие мощные волны чувственности, что воздух вокруг, казалось, мгновенно наэлектризовался — даже Филипп, уж на что он хорошо ее знал, и то ощутил это.

Сам он вошел следом и скромно занял место у стойки сбоку.

— Вермут… — хрипловато мурлыкнула Амелия бармену, который, вытянув шею, как сомнамбула уставился в вырез ее жакета.

— А… да-да, — тот вздрогнул и судорожным неловким движением потянулся к бутылке.

Филипп заказал пачку сигарет и двойной «эспрессо» — спать ему, похоже, предстояло не скоро.

Из расположенного над его головой динамика зазвучала музыка. Стало труднее разобрать, что именно говорили за стойкой — впрочем, и без слов все было ясно…

Первым к Амелии подсел плотный мужчина лет сорока, начал что-то говорить — она бросила в ответ короткую реплику и отвернулась с надменно-презрительным видом. Следующего «претендента» постигла та же участь, к этому времени баронесса уже расправилась с первой рюмкой вермута и заказала вторую.

Счастливцем оказался третий — высоченный блондин, судя по нескольким донесшимся до Филиппа обрывкам фраз, австралиец. Подошел, сел рядом, заговорил — не прошло и минуты, как он уже, оживленно жестикулируя и то и дело прикасаясь к локтю Амелии, рассказывал нечто, судя по ее улыбке, очень забавное. Через четверть часа они перебрались за столик, еще минут через двадцать встали и направились к лифту.

Филипп зашел в кабину вслед за ними. Амелия сделала вид, что в упор его не видит, австралиец же был настолько увлечен ею, что едва ли заметил бы, даже если бы в лифт сейчас вошел римский воин в полном вооружении.

Лифт доехал до пятого этажа, парочка вошла в номер, и дверь захлопнулась. Филипп уселся на диванчике в холле и приготовился к длительному ожиданию. Купленные сигареты оказались кстати — когда человек сидит и курит, никто уже не поинтересуется: а что это он, собственно, тут делает?

«Безответственный эгоист», так назвала его Эдна, когда узнала, что он намерен вернуться в Мюнхен. Возможно, она права. Возможно…

Но мысль о том, что нужно что-то думать и решать, и разбираться со всеми разом навалившимися проблемами — была в тот момент невыносима. И по сравнению с ней привычная жизнь в Мюнхене казалась куда более приемлемой альтернативой.

Несколько месяцев — до мая, как хочет Трент. В мае вернуться и тогда уже заняться делами.

Объяснять все это Эдне Филипп даже не пытался, просто сказал, что если сейчас разорвет контракт, то сильно потеряет в деньгах. Выслушал изрядную порцию попреков, за оставшиеся до отъезда дни собрал для Линни кроватку «на вырост»; сколотил песочницу и покрасил ее голубой краской. И уехал.

И теперь уже не был уверен, что поступил правильно.

Потому что, стремясь оказаться подальше от Бостона, где каждый камень и каждая витрина напоминали ему о Линнет, где каждый встреченный знакомый считал нужным сделать сочувствующее лицо — желая уехать от всего этого, Филипп оказался в месте, где жизнь текла так, будто ничего и не произошло.

Все та же Амелия с ее фокусами, пышки на завтрак и болтовня фрау Зоннтаг про ее племянницу… И нужно попросить горничную отдать в чистку брюки, и какого черта Амелия орет под руку «Поворачивай!», когда тут нет поворота!

И как-то само собой получалось, что за всеми этими привычными бытовыми мелочами он порой забывался, даже улыбался и лишь потом останавливался, ошеломленный: как же так, ведь Линнет больше нет… Ее — нет, а он продолжает жить, дышать, говорить! И боль наваливалась с новой силой, и Филипп удивлялся, как мог забыть об этом, и чувствовал себя предателем…

На часах было почти три, когда дверь номера австралийца приоткрылась и оттуда выскользнула Амелия — босиком, с зажатыми в руке босоножками.

Огляделась, заметила Филиппа — подошла и сказала:

— Чего ты тут сидишь?

Он молча пожал плечами и выпрямился. Она стояла совсем близко, так что он чувствовал ее запах — смесь вермута, духов и секса; глаза казались в полутьме холла почти черными.

— Фу, как от тебя табачищем несет, — поморщилась она. Повернулась, пошла к лестнице и, когда Филипп догнал ее, спросила раздраженно: — Слушай, неужели ты не можешь хоть раз в жизни не караулить меня, а пойти спать?!

У него не было сил сейчас ни спорить с ней, ни вообще разговаривать. Единственное, что хотелось — это добраться до постели и отключиться.

— Не могу.

— Нет, ну это невозможно, — прорвало вдруг ее. — Весь кайф ломается, когда я знаю, что ты где-то под дверью торчишь!

Остаток пути до номера они проделали молча. Войдя, Филипп сразу отправился в спальню, забрал с одной из кроватей подушку и одеяло, вернулся в гостиную и кинул их на диван.

Краем глаза он видел, что баронесса стоит у двери с недовольным видом, но старался не смотреть на нее — авось, отвяжется.