20 августа 1586 года ректор Виттенбергского университета торжественно вписал в число преподавателей Джордано Бруно Ноланца.

Виттенбергский университет был знаменит. Здесь читал «еретические» лекции по богословию Мартин Лютер. Здесь в 1540 году было изложено учение Коперника его последователем профессором университета математиком Ретиком. С идеями Коперника познакомился Лютер и счел их желанием оригинальничать, прослыть умником. Верить в то, что Земля вращается вокруг Солнца, «это все равно, как если бы кто находился на корабле или в повозке и воображал, будто он сам находится в покое, а земной круг и деревья движутся…». Лютер с крестьянской грубостью заключил: «Этот дурак намерен перевернуть всю нашу астрономию».

Соратник Лютера Миланхтон пошел еще дальше и призывал всеми надлежащими средствами подавлять столь злое и безбожное мнение. По отношению к учению Коперника высказывали полное единодушие и католики, и их враги протестанты.

Бруно преподавал в Виттенбергском университете два года. О своих чувствах он написал в «Прощальной речи» перед отъездом из города: «Меня даже не спрашивали о религии, а лишь просили о том, чтобы я проявлял дух, не враждебный, но спокойный и склонный ко всеобщему человеколюбию… Вы увидели, что в нашей аудитории открыто излагается то, из-за чего в университетах Тулузы, Парижа и Оксфорда поднимался страшный шум. По существу эти мнения не противоречат никоим образом определенного рода богословию и религии, ибо я хорошо знаю, что более ученые люди являются моими сторонниками, но так как эти мнения новы и до сих пор еще не признаны, то на первый взгляд они кажутся чудовищными, странными и нелепыми».

Бруно считает нужным оправдываться и утверждать, будто его идеи не противоречат богословию и религии. Одно это заставляет усомниться в том, что его лекции проходили в спокойной обстановке. Хотя Бруно обращается к преподавателям в стиле торжественной оды: «Вы непоколебимо хранили в неприкосновенности свободу философии, вы не запятнали чистоты своего гостеприимства, соблюдали сияние гордости университета… Вы сочли недопустимым запретить иностранцу, общественному изгнаннику вступать с вами в общение и разрешили ему вести у вас частные занятия и лекции, которые до сих пор всегда запрещались».

Бруно подчеркивает тягу к знаниям, которую испытывают представители разных городов, прибывающие в университеты Германии: итальянцы, французы, испанцы, англичане, «обитатели северных полярных островов» (по-видимому, скандинавы), сарматы, гунны, иллиры, скифы. «Среди них пришел сюда и я… воспламененный страстью… ради которой не постыдился я терпеть бедность, навлечь на себя зависть и ненависть… неблагодарность и проклятия со стороны тех, кому хотел принести и принес пользу, самые грубые, варварские и грозные обиды от тех, кто обязан меня любить, чтить… и мне помогать, оскорбления, поношения, бесчестье. Но я не стыжусь того, что претерпел надменный смех и презрение подлых и глупых людей. Они мне кажутся животными, вознесенными до человекоподобия ученостью и счастливыми обстоятельствами. Поэтому и не в силах они удержаться от дутого тщеславия. Не должен я раскаиваться в том, что за все… это принял на себя труды, горести, несчастья, изгнание. Труд меня обогатил. Горести испытали и очистили, в изгнании я приобрел знания и опыт. В преходящих скорбях нашел я покой, в кратком горе — вечную радость, в лишениях изгнания — высшую и величайшую отчизну».

Очень точно сказано: «в кратком горе — вечную радость». Он всегда соотносил мимолетность личного существования с вечностью бытия. Этим укреплял свой дух.

Есть в этой речи одна странность. Превознося до небес свободу мысли, царящую в университете, мудрость и терпимость преподавателей, Ноланец все-таки прощается с этим пристанищем. Ведь он сам высказывает восхищение и удивление оказанным ему теплым приемом: «Это тем более удивительно, что, по свойству моего темперамента и характера, я слишком страстно подчиняюсь убеждениям… (заметьте, читатель, Ноланец особо упоминает об этом своем „недостатке“)… и в публичных чтениях высказываю нечто противное не только одобряемому вами, но уже целые века и почти везде на земле господствующему философскому учению, вы же привыкли отводить самой философии не первое, а среднее место… Вам не нравится, когда студенты увлекаются чуждыми и неслыханными новшествами, ибо вы склонны считать философию скорее всего ветвью физики и математики. Она лучше согласуется с католическим богослужением; а ваш взгляд больше подходит к той простой религиозности и благочестию, к той христианской простоте, которую вы цените выше всего…»

Не слишком-то лестные похвалы расточает он в адрес виттенбергских профессоров. Можно ли не заметить в его словах горькую иронию: религиозная простота и благочестивые рассуждения подменяют здесь мудрость!

Однако смог же он оставаться здесь и преподавать целых два года!.. Хотя еще не ясно, почему так произошло — то ли по дружелюбию профессоров, то ли по сдержанности и терпению Ноланца.

«Вы не стали — по обычаю той либо иной страны — морщить нос, скрежетать зубами, надувать щеки, колотить по пюпитрам, не стали выпускать на меня схоластическую ярость, но, в меру вашей дружественности и блестящего образования, держали себя так, что казалось, выступали за себя, за других, за меня, за всех и за самое мудрость. Этим вы, с искусством истинного врача, так успокоили мой чуждый вам и больной дух, что в конце концов я по собственному своему побуждению должен осудить и подавить в себе то, что по своему долготерпению и добродушию не хотели подавить вы».

Не умел, не желал он долго подавлять в себе нечто такое, что считал правдой и что раздражало «долготерпеливых» профессоров.

Приходится помнить, что Лютер не только обзывал Аристотеля Дуристотелем, но и Коперника — дураком. Правда, профессора-лютеране относились к Джордано с почтением. Но постепенно обстановка в университете менялась. Когда Бруно приехал в Виттенберг, Саксонией правил курфюрст Август — лютеранин. Но вскоре его сменил сын Христиан — ярый кальвинист. В 1588 году он запретил лютеранам всякую полемику против кальвинистов. Университетские свободы становились призрачными. Возможно, поэтому Бруно, не дожидаясь официального изгнания, решил добровольно покинуть Виттенберг. Не обремененный личными вещами, он увозил отсюда несколько своих новых трактатов — о Луллиевом искусстве, о логике, об ошибках в учении Аристотеля… С годами он накапливал только духовные ценности.

Путь его лежал в Прагу. Здесь находилась резиденция Рудольфа II, императора Священной Римской империи, короля венгерского и чешского. Рудольф II слыл покровителем наук и искусств, собирателем редкостей и алхимиком. Хотя более всего, пожалуй, интересовался лошадьми и немало времени проводил в своих конюшнях. При его дворе находили приют и проходимцы, и закоренелые в поисках философского камня алхимики, и хитроумные астрологи, и фанатичные иезуиты. Его лейб-медик Джованни делла Лама (земляк Бруно — неаполитанец) считался еретиком, но, вопреки строжайшим указаниям папы, император не выдал своего медика инквизиторам.