Через несколько часов плечо у всех пациентов краснело и распухало, а спустя пять-десять дней в области укола появлялись твердые узелки. Саутэм удалил несколько узелков, чтобы убедиться в их злокачественной природе, а другие оставил, желая посмотреть, будет ли иммунитет больного отторгать эти узелки, или же рак будет распространяться. Через две недели некоторые узелки достигли двух сантиметров в диаметре — примерно такого же размера была опухоль у Генриетты на момент начала облучения радием.

В конце концов Саутэм удалил большую часть узелков с клетками HeLa, а те, что он оставил, исчезли сами собой через несколько месяцев. Однако у четырех пациентов узелки выросли повторно. Доктор опять удалил их, но они вырастали снова и снова. У одной больной раковые клетки Генриетты метастазировали в лимфоузлы.

Все эти пациенты еще до исследования болели раком, а Саутэм хотел для сравнения посмотреть, как отреагируют на инъекции здоровые люди. Поэтому в мае 1956 года он дал объявление в информационный бюллетень тюрьмы штата Огайо: «Врачу требуются 25 добровольцев для изучения рака». Через несколько дней у него было 96 добровольцев, и вскоре их число выросло до 150 человек.

Тюрьма штата Огайо была выбрана не случайно: ее узники уже участвовали в нескольких других исследованиях, включая намеренное заражение потенциально смертельной болезнью туляремией. Опыты над заключенными начнут проводить под наблюдением и жестко регламентировать пятнадцатью годами позже, когда заключенных сочтут уязвимой частью населения, которая не может дать действительно информированное согласие. Однако в то время заключенных по всей стране использовали для самых разных исследований — от испытаний химического оружия до выяснения того, как влияет рентгеновское облучение тестикулов на количество вырабатываемой спермы.

В июне 1956 года Саутэм начал вводить заключенным клетки HeLa, которые его коллега Элис Мур привезла из Нью-Йорка в Огайо в дамской сумочке. Шестьдесят пять заключенных — убийц, воров, грабителей и фальшивомонетчиков — сидели рядами на деревянных скамьях в ожидании уколов. На некоторых были белые госпитальные халаты, другие пришли с рабочей смены в синей рабочей одежде.

Вскоре на плечах заключенных выросли опухоли, как прежде вырастали у раковых больных. В прессе появлялись статьи об отважных мужчинах из тюрьмы Огайо, которых прославляли как «первых здоровых людей, согласившихся на столь жесткий онкологический эксперимент». Цитировали слова одного из мужчин: «Совру, если скажу, что не волновался. Лежишь на койке и думаешь, что у тебя на руке — рак… Приятель, ну и мысли лезут в голову!»

Вновь и вновь журналисты задавали вопрос: «Почему вы добровольно согласились на этот эксперимент?»

Ответы заключенных были в таком духе: «Я очень жестко обошелся с одной девчонкой, и думаю, это в некотором смысле расплата за то, что я ей сделал» или «Надеюсь этим компенсировать вред, который, по мнению общества, я принес».

Каждому заключенному Саутэм делал несколько инъекций клеток, и в отличие от смертельно больных пациентов все эти мужчины победили рак. С каждой новой инъекцией организм реагировал быстрее, и, казалось, что эти клетки усилили иммунный ответ на рак у инфицированных заключенных. Когда Саутэм обнародовал полученные результаты, пресса приветствовала его исследование как огромный прорыв, который однажды может привести к созданию вакцины от рака.

В последующие годы Саутэм в целях исследований ввел HeLa и другие живые раковые клетки более чем шести сотням людей, около половины которых были уже больны раком. Те же инъекции Саутэм начал делать каждой пациентке, обратившейся в отделение гинекологической хирургии Мемориального ракового центра Слоун-Кеттеринг или в больницу им. Джеймса Ивинга, где он работал. Если он и снисходил до объяснений, то просто говорил, что делает анализ на наличие рака. И он действительно в это верил: поскольку, по-видимому, онкологические больные отторгали введенные клетки медленнее, нежели здоровые люди, Саутэм решил, что, измерив степень такого отторжения, он мог бы выявить недиагностированные случаи рака.

В своем отчете, который позднее он будет неоднократно цитировать во время слушаний по поводу своего исследования, Саутэм писал: «Конечно, не важно, раковые это клетки или нет, так как они являются чужеродными по отношению к реципиенту и потому отторгаются. Единственная сложность в использовании раковых клеток — страх и невежество, когда люди слышат слово рак».

Из-за «страха и невежества», по словам Саутэма, он не сообщал пациентам, что клетки были раковыми, ибо не хотел вызвать ненужные тревоги. Как он скажет потом: «Слово рак применительно к любой клинической процедуре, которую проводят над больным человеком, потенциально пагубно для благополучия пациента, так как это может натолкнуть его на мысль (как верную, так и ошибочную), что он болен раком или что его шансы на выздоровление невелики… Скрывать такие подробности, которые могут встревожить человека, но которые не относятся к делу с медицинской точки зрения… в духе лучших традиций ответственной клинической практики».

Однако Саутэм не был лечащим врачом этих больных, который скрывал информацию об их здоровье, чтобы их не расстроить. Его обман был ради собственной выгоды: он скрывал информацию, потому что пациенты могли отказаться от участия в его исследовании, если бы знали, что он им вкалывает. Возможно, Саутэм еще не один год продолжал бы это делать, если бы 5 июля 1963 года он не договорился с Эммануэлем Манделем, медицинским директором Еврейского госпиталя для хронических больных (JCDH) в Бруклине о том, что привлечет пациентов больницы для своих исследований.