Планировалось, что Мандель по просьбе Саутэма поручит врачам своей больницы сделать инъекции раковых клеток двадцати двум пациентам. Однако, когда Мандель стал инструктировать сотрудников, чтобы те делали инъекции, не сообщая пациентам о том, что в шприце раковые клетки, три молодых врача-еврея отказались, заявив, что не станут проводить исследования на пациентах без их согласия. Все трое знали об исследованиях, которые нацисты проводили на еврейских заключенных. Знали они и о знаменитом Нюрнбергском процессе.

Шестнадцатью годами ранее, 20 августа 1947 года, военный трибунал, возглавляемый США, заседавший в городе Нюрнберге в Германии, приговорил семь нацистских врачей к смертной казни через повешение. Их преступление состояло в проведении немыслимых опытов над евреями без их согласия — они пришивали братьев и сестер друг к другу, чтобы получить сиамских близнецов и резали живых людей, чтобы изучить работу внутренних органов.

Трибунал сформулировал десять этических законов — так называемый нюрнбергский кодекс — для регламентирования всех экспериментов над людьми во всем мире. Первый закон кодекса гласил: «Добровольное согласие подопытного человека абсолютно необходимо». Это была революционная идея. Клятва Гиппократа, написанная в IV веке до н. э., не требовала согласия пациента. И хотя Американская медицинская ассоциация издала правила, защищающие лабораторных животных, еще в 1910 году, для людей подобных правил не существовало вплоть до Нюрнбергского процесса.

Однако нюрнбергский кодекс — подобно прочим кодексам, появившимся позже — не являлся законом. В сущности, он был списком рекомендаций. Его не преподавали в плановом порядке в медицинских учебных заведениях, и многие американские исследователи — включая Саутэма — заявляли, что не знают о его существовании. Те же, кто знал, зачастую считали его «кодексом для нацистов» — чем-то таким, что имеет отношение только к варварам и диктаторам, а не к американским врачам.

В 1954 году, когда Саутэм начал делать людям инъекции клеток HeLa, в США не существовало официального контроля над научными исследованиями. С начала XX века политики предлагали ввести законы на федеральном уровне и на уровне штатов с целью регламентации экспериментов над людьми, однако врачи и исследователи всегда выступали против. Подобные законопроекты многократно отвергались при голосовании из-за боязни помешать научному прогрессу, даже при том, что в других странах — включая, по иронии судьбы, и Пруссию — еще с 1891 года имелись законодательные нормы, регламентирующие опыты над людьми.

В США обязать ученого придерживаться этических норм научных исследований можно было только в гражданском суде. Только там адвокаты могли воспользоваться нюрнбергским кодексом, чтобы установить, действовал ли ученый в рамках этических норм своей профессии. Однако для того, чтобы привлечь исследователя к суду, требовались деньги, знание дела и, главное, знание того, что вас действительно использовали для исследований.

Понятие «информированное согласие» впервые появилось в судебных документах в 1957 году, в ходе разбирательства гражданского дела пациента по имени Мартин Сальго. Ему дали наркоз, когда врач решил провести рутинную (как думал пациент) процедуру, а очнулся он парализованным ниже пояса. Врач не сказал, что процедура связана с каким-либо риском. Судья, выносивший постановление по делу, заявил: «Врач нарушил свои обязательства по отношению к своему пациенту и поэтому несет ответственность за сокрытие любых фактов, необходимых для того, чтобы пациент дал согласие на предлагаемое лечение, понимая обстоятельства дела». Судья написал, что требовалось полное раскрытие всех фактов, необходимых для информированного согласия.

Понятие информированного согласия относилось прежде всего к тому, что врачи должны были рассказывать пациентам. При этом практически не обсуждалось другое: как все это применить к исследованиям, подобным исследованию Саутэма, ведь подопытные не являлись пациентами данного врача. Пройдут еще десятилетия, прежде чем кому-нибудь придет в голову спросить, применимо ли понятие информированного согласия к случаям, подобным случаю Генриетты, когда ученые проводят исследования на тканях, уже не являющихся частью тела человека.

Однако три врача, отказавшиеся помогать в исследованиях Саутэма, считали инъекции раковых клеток людям без их согласия явным нарушением основных прав человека и нюрнбергского кодекса. Мандель считал иначе. Он нашел местного жителя, согласившегося вместо них делать инъекции, и 27 августа 1963 года три врача написали заявления об увольнении, причиной которого указали несоблюдение этических законов в исследовательской практике, и отправили их Манделю и как минимум одному журналисту. Получив письмо, Мандель созвал совещание с участием одного из этих врачей и обвинил всех троих в чрезмерной чувствительности вследствие их еврейского происхождения.

Однако один из членов совета директоров больницы — адвокат Уильям Хаймэн — не считал, что они были чрезмерно чувствительны. Узнав об увольнении врачей, он изъявил желание увидеть записи о пациентах — участниках данного исследования. В просьбе ему было отказано. Тем временем, спустя всего несколько дней после увольнения врачей, на одной из страниц New York Times появилась крохотная статья под заголовком «Швеция наказала онколога», посвященная исследователю Бертилю Бьёрклунду. Он вводил внутривенно себе и пациентам вакцину, созданную на основе клеток HeLa, которые он получил из лаборатории Джорджа Гая в таких огромных количествах, что мог бы, как шутили в статье, наполнить клетками HeLa бассейн или даже озеро и плавать в нем для повышения иммунитета. За эти инъекции HeLa Бьёрклунда выгнали из лаборатории, и Хаймэн надеялся на аналогичный исход для Саутэма. Итак, в декабре 1963 года он возбудил против больницы иск о доступе к медицинским записям, связанным с данным исследованием.

Хаймэн сравнивал исследование Саутэма с исследованиями нацистов и представил данные под присягой письменные показания трех уволившихся врачей, где те описывали исследование Саутэма такими словами, как «незаконное, аморальное и прискорбное». Также Хаймэн взял письменное свидетельство под присягой у четвертого врача, который объяснил, что пациенты не смогли бы дать информированное согласие, даже если бы Саутэм спросил их: один из пациентов страдал тяжелым случаем болезни Паркинсона и не мог говорить, другие говорили только на идише, еще один пациент страдал рассеянным склерозом и депрессивным психозом. Тем не менее Хаймэн писал: «Мне сообщили, что согласие было необязательно… и что маловероятно, чтобы пациенты-евреи согласились на инъекции живых раковых клеток».