– А ну пошли отсюда, если жизнь дорога! – рявкнула старушка голосом отставного фельдфебеля. – Считаю до трех! Раз…

На счет «три» последние бойцы революционного отряда деревни Дмитровки уже заволакивали своих раненных товарищей в ближайшие заросли.

– Боятся они меня, – удовлетворенно ухмыльнулась баба Степа и потрепала по затылку Пашку Панфилова, дерзко вскинувшего голову под моим укоризненным взглядом. – Я могла бы их разогнать и без этого…

Она энергично взмахнула автоматом, болтающимся на отлично сохранившемся кожаном ремне. Правда, при ближайшем рассмотрении ремень оказался просто новым. Выходит, не запускала бывшая секретарша оставшееся от прежних хозяев наследство. Холила и лелеяла, меняла ремни и смазывала, чтобы в один прекрасный момент… Зачем тебе старый немецкий автомат, баба Степа? Нет, ты, конечно, с его помощью здорово нас выручила, но…

– Ты не стой столбом, – скрипучий старушечий голос безжалостно вырвал меня из раздумий. – Мужикам нашим помочь надо. А ты, пострел, отцу позвони. Пусть едет сюда и врача заодно прихватит. Боюсь, Коленьке моей помощи мало будет.

– Как я позвоню? – растерялся Пашка. – У меня папка телефон отобрал…

– Возьми у меня в сумочке, – отмахнулась я, со страхом наклоняясь над беспамятным Николаем.

– А милицию вызывать? – не отставал Пашка.

– Не… кх-кх… Не надо, – прокашлял за моей спиной голос Виктора Игоревича.

Я обернулась и встретилась с его пронизывающим взглядом. Почему-то по лицу Зацепина не били, и глаза оставались такими же ясными, как если бы он толкал сейчас речь в своем Дворянском собрании. Зато лежал историк, согнувшись в три погибели, обнимая руками живот, и тонкая струйка крови стекала по подбородку из перекошенного болью рта. Зрелище, надо сказать, жуткое. Если ему отбили внутренности…

– Ничего страшного, – констатировала между тем хлопотавшая возле него Егоровна. – А я уж было подумала, что вместо печенки у него теперь студень говяжий. Ан, нет. Просто губу порвали. Да ты у нас, Виктор Игоревич, видать, двужильный. Эк тебя месили, а ты почти как огурчик.

– Огурчик, – тяжело выдохнул Зацепин. – Только маринованный. Мужички меня отлично промариновали. Хорошо, что пресс по утрам качал, – не до конца пробили…

– Так мне милицию вызывать? – повторил возвратившийся Пашка, опасливо опускаясь на колени рядом Чинаровым и судорожно стискивая мой мобильник. – Смотрите, что они с ним сделали! А если… он умрет?

– Не умрет, если сейчас же отцу позвонишь! – рявкнула я, осторожно осматривая голову Николая. – Пусть скорую немедленно вызывает!

– Да я сам «скорую» вызову! И милицию!

– Никакой милиции, – повторил Зацепин, и был прав. – А «скорую» вызывай. Или лучше мне трубу дай – я вызову. Боюсь, тебе не поверят.

Пашка запикал кнопками, но я уже не слышала, нащупав у застонавшего Чинарова глубокую рану за ухом. Я уже собиралась оторвать край своей превратившейся в пыльную дерюжку футболки, чтобы попытаться остановить кровь, когда…

– Может быть, это пригодится?

Я едва не подпрыгнула, услышав над собой высокий женский голос. Но когда разглядела смутно знакомое лицо, вспомнила, что на ночь в лагере осталась одна из приехавших на бал журналисток. Кажется, Оксана. Она, как ни в чем не бывало, протягивала мне гигиеническую прокладку и, похоже, только что сфотографировала нас на свой мобильный, быстро исчезнувший в ее сумочке. Чертовы папарацци! Кровь и смерть для вас пахнут всего лишь сенсацией и первой колонкой. Руки мои сразу же зачесались, и не будь они заняты обматыванием вожатской головы, то, пожалуй, вырвали бы у журналистки сотовый и начисто стерли все кадры. Но вовремя поданная прокладка дорогого стоит и я, скрипнув зубами, сдержалась. А зря.

– Почему вы не хотите вызывать милицию? – начала Оксана свое журналистское расследование. – Вы что-то скрываете? Это потому, что вчера сюда приезжал Иловский?

Да уж, сообразительности этой девице не занимать. Молодая да ранняя. Или это у нее уже рефлекс выработался – связывать воедино жареные факты?

– Какая тебе разница? – как можно спокойнее сказала я. – Повезло дуре – успела в лес удрать, вот и радуйся, что не ты тут сейчас лежишь. А в чужие дела не лезь. Интервью будешь в другое время брать. И в другом месте. А теперь лучше отойди, не то в крови свои белые брючки перепачкаешь.

Но смутить ухватившуюся за криминальную тему журналистку оказалось не так-то легко.

– Кстати, о крови. Вас, кажется, тоже ранили? – она кивнула на мой порез, который после этой Куликовской битвы разошелся и кровоточил. – Я что-то не видела у них ножей. Только палки…

– Это давнишнее, – прошипела я, заканчивая перевязку. – Картошку чистила и порезалась.

– И все-таки, почему вы отказываетесь от милиции?.. – Оксана укоризненно покачала кудрявой головкой. Короткие обесцвеченные волосы делали журналистку похожей на трепещущий под ветром одуванчик. Но одуванчиком она отнюдь не была – как минимум актинидией, что хватает зазевавшихся рыбок, решивших полюбоваться на морской цветок.

Я даже испугалась, что она вызовет стражей порядка сама, но, видимо, журналистка решила не вмешиваться и только наблюдать. То, что в ближайшем номере областной газеты появится статья о бесчинствах в детском этнографическом лагере, сомнений не вызывало. Кстати о лагере… Где же наши юные пионеры? Все ли с ними в порядке?

Слава богу, в порядке оказались все. Испуганные и потому непривычно тихие мальчишки и девчонки по одному и по двое выходили из леса и молча вставали вокруг лежащего Николая. Только Надя, вытащенная мною из круга потерявших человеческий облик мужиков, то смеялась, то всхлипывала, пока подошедшая к ней Егоровна не обняла девочку за плечи и не увела в избу.