Лютер выдернул стул из-под соседнего столика и сел.

– Она назвала меня сволочью.

– Ты и есть сволочь.

Усмехнувшись, я принесла за стол три чашки кофе, уже предвкушая, какая веселенькая мне предстоит беседа. Полчаса спустя мы покончили с тремя порциями умопомрачительных хуэвос ранчерос с энчиладой и чили [22] . Господи, обожаю Сэмми. Как-то я всерьез думала о том, чтобы выйти за него замуж, но его жена не оценила, когда я попросила его руки.

– Что же заставляет людей вам доверять? – спросил Лютер. От ледяного взгляда его синих глаз хотелось поежиться. Слово «скепсис» в его исполнении приобрело новый смысл. – Вы работаете на Нейтана. Почему мы должны верить тому, что вы говорите?

– Вообще-то, я на него не работаю, - возразила я, надеясь, что они все-таки поверят тому, что я говорю. – И почему вы не доверяете мужу собственной сестры?

Мы с Лютером так и не поговорили о деле. Я решила усыпить их бдительность, внушив ложное чувство безопасности. Все прошло бы гораздо успешнее, не укради я последний кусок с тарелки Лютера. Оказалось, он очень ревностно относится к своей еде. Тем не менее, я могла с уверенностью утверждать, что в каком-то смысле достучалась до него, – они с сестрой обменялись взглядами.

Вздохнув и пожав плечами, Моника призналась:

– В общем-то, причин нет. Он идеальный. Прекрасный муж. Прекрасный шурин. Только…

– Слишком идеальный? – предположила я.

– В точку, - вставил Лютер. – И было кое-что еще – всякие случаи, ситуации. Не стыкуется это никак.

– Например?

Он глянул на сестру, чтобы получить одобрение перед тем, как объяснить:

– Как-то вечером, несколько месяцев назад, когда Нейтана не было в городе, Тереза пригласила нас перекусить. Втроем.

– Казалось, она чем-то обеспокоена, - добавила Моника, и я могла поклясться, что в тот момент ее обуяло чувство вины. – Она нам сказала, что застраховала свою жизнь и жизнь Нейтана на огромную сумму. И если что-то с ней случится, - что угодно, - мы получим все.

– Значит, идея была ее? – спросила я. – Не Нейтана?

И опять Моники понеслось чувство вины, когда она ответила:

– Ее. Мало того, я почти уверена, что Нейтан вообще не в курсе.

– Она хотела, чтобы мы знали, где находится страховой полис, - продолжил Лютер. – И сказала нам.

Моника вытащила из кармана ключ:

– Она записала нас в качестве бенефициаров к своему счету, чтобы мы могли получить доступ к ее банковской ячейке, где хранится полис.

– Действительно странно, - согласилась я, стараясь игнорировать настойчивые звоночки в голове. Тереза боялась мужа? Подозревала, что ее жизнь в опасности? – На какую сумму заключен полис?

– Два миллиона, - ответил Лютер. – На каждого.

– Святая дева дерьмовложений! – Мне всегда удавались каламбуры. – Такое вообще бывает?

– Видимо, да, - сказала Моника.

Лютер скрестил на груди руки.

– Страховка была его идеей. По-другому и быть не может. Иначе зачем Терезе страховаться на такую огромную сумму? Наверняка он вынудил ее это сделать, чтобы выглядеть пай-мальчиком.

– Мы этого не знаем, - возразила Моника.

– Я тебя умоляю! – С раздраженным видом он развалился на стуле. – Все, что делает этот мужик, должно выглядеть хорошо в глазах других людей. Да это же смысл его жизни – прикидываться самой добродетелью для толп своих поклонников.

Я была вынуждена согласиться с Лютером. По крайней мере на основании того, что мне удалось выяснить к этому времени.

– Что-нибудь еще? – спросила я.

– Больше ничего особенного вспомнить не могу. – Моника промокнула салфеткой выступившие на глазах слезы, и именно тогда я заметила, что ее веки как будто припухшие, а вокруг рта залегли болезненно желтые линии. Видимо, незнание, где находится сестра, высасывало из нее все соки. Незнание и чувство вины. – Как-то Тереза упоминала, что Нейтан проводил все больше и больше времени с ней дома, отказывался участвовать в конференциях и приходил в ярость, если его вызывали в больницу по вечерам. Думаю, она чувствовала, что он ее притесняет.

– Это она вам так сказала?

– Не в таких выражениях, - покачала головой Моника. – Но она говорила, что он творит странные вещи.

– Какие еще вещи? – взвился Лютер. – Мне она ничего такого не говорила.

Моника мрачно воззрилась на него:

– Потому что не могла. Ты слетаешь с катушек по самому смехотворному поводу, поэтому мы просто не можем всем с тобой делиться.

Желваки Лютера тут же задвигались, и я ощутила, как и его охватило чувство вины. Однако его вина исходила от стыда, тогда как вина Моники была глубже и полна сожалений. И она сказала «мы». «Мы просто не можем всем с тобой делиться».