Закончив намаз, Паша поднялся с колен.

— И будь я проклят, — проворчал он, — если один из этих неверных псов не попадет вскорости под дула наших орудий.

— Ин ша’ а-лла! [10] — пробормотал Хакан.

Вечером того же дня Мехмет-паша сошел на берег в Танжере. Он испытывал потребность в свежих финиках, финиковой водке, проститутках и обильной пище. Причем именно в такой последовательности.

Через несколько часов — он пропустил два намаза — его нога вновь ступила на пирс, к которому был пришвартован его корабль. Поскольку ему не сразу удавалось найти свою галеру, он всегда шел на запах. Еще издалека его приветствовал храп смертельно измученных рабов-христиан. Глупое, неверное отродье! Зловонное отребье! Но они нужны ему, чтобы гнать вперед его галеру. Он слегка покачнулся, отчетливо рыгнул и выудил финик из недр своих просторных, необъятных шальвар. Сунув плод в рот и пожевав его, он вскоре снова почувствовал тянущую боль в коренном зубе. В дурном настроении он поднялся на «Ильдирим», не замечая вытянувшегося в приветствии Али.

— Где Хакан, этот бездельник?! — накинулся он на штурмана.

— Ты же сам разрешил ему сойти на берег, — осмелился возразить Али.

— Ах, да! — Паша прошел в свою каюту. Если он не ошибается, где-то тут спрятан калебас с финиковой водкой. Хотя Коран и запрещает употребление алкоголя, цель оправдывает средства: сивуха поможет заглушить боль. В следующей молитве он просто объяснит Аллаху, что это было всего лишь средство от зубной боли. Насколько он помнил, водка должна стоять в шкафчике из красного дерева со стороны левого борта.

— О Аллах, милостивый, милосердный, сотворивший весь этот мир, неужели надо было сотворять еще и зубную боль, которая так мучает меня! — раздраженно ворчал он, шаря, покачиваясь, по полкам.

И, к безмерному ужасу Мехмета-паши, Аллах единый ответил ему:

— Фалалей, зуб болит, кости ломит. Уй-уй, пошуй, пошуй!

Нет, это никак не мог быть Аллах! Паша резко повернулся и начал обыскивать помещение.

— Кто говорит с Мехметом-пашой? — спросил он испуганно. Конечно, старый головорез был из числа людей, которые ничего не боялись, однако перед невидимым, необъяснимым, таинственным у него буквально тряслись коленки.

— Пошуй, пошуй! — раздалось снова, и теперь паша увидел крохотную ручку, торчавшую из горы подушек на его ложе. В ручке были зажаты несколько сушеных стебельков и бутонов, в которых человек, разбирающийся в травах, мог распознать гвоздику.

Кому могла принадлежать рука? Ребенку? Нет, странный голос звучал иначе, это был фальцет с хрипотцой, словно не из этого мира. Неужели ему явился злой дух? Джинн?! У капитана пиратов по спине побежали мурашки.

Тут подушки раздвинулись, и появился карлик, ростом не больше ребенка. Огненно-рыжие волосы торчали во все стороны. Одет коротышка был в странный костюмчик небесно-голубого цвета, растянутый на спине уродливым горбом. Произнося слова, он вытягивал вперед губки и слегка шепелявил, поэтому рот его напоминал рыбий.

— Пошуй, пошуй!

Паша неуверенно подчинился. Сунув бутоны гвоздики в рот, он начал их осторожно разжевывать, не спуская ни на миг глаз с необычного гостя. Тот, казалось, не обращал на него никакого внимания, слез с кровати и принялся оглядываться в каюте. Паша продолжал жевать. Гвоздика была ужасно горькой на вкус, не то что сладкие финики, которые он имел обыкновение непрерывно поедать. Но — о чудо! — боль отступила!

— Боль отступила! — воскликнул пират, сам этому не веря.

Малыш добродушно осклабился:

— Хороша шевалка!

— Что? — Мехмет-паша ничего не понял. Впрочем, ему это было безразлично, пока он не чувствовал боли. Капитан усердно жевал дальше.

— Ну щё, толстобрюх, боль пердю?

— Что-что? — Паша опять ничего не понял. Но теперь, когда боль почти полностью ушла, тарабарщина карлика даже веселила его. — Я думаю, зубной червь помер! — радостно воскликнул он.

— Весь бледный и холодный, пришел каращун?

— Да что ты там опять несешь?

— Знащит, помер, господин Пишпашпаша?

Пират расхохотался. Так его еще никто не называл, да никто бы и не осмелился. Малышу, похоже, все было нипочем. Он ничего не боялся, только рот до ушей да знай бормочет себе:

— Знащит, помер, господин небопер.

— Значит, помер, господин небопер, — повторил за ним паша, а потом спросил, давясь от смеха: — Как ты меня назвал? Небопер? А другие такие же потешные выражения знаешь?