Шрифт:
— Надзиратель, должно быть, ошибся… Вашему папе ничего не сделают… Бог не допустит, чтобы вы остались сиротами…
Но перед глазами детей стояли лишь мрачные лица судей и конвоиров да барьер, за которым сидел отец. Нервы их были на пределе. Продолжая плакать, Лизет бросилась на пол. Брат опустился рядом с ней и обнял.
— Господи! Сделай так, чтобы я умерла! — просила девочка.
Главная монахиня не могла пережить, чтобы ребенок просил Бога о смерти. Она позвонила в колокольчик. Прибежали другие монахини, подняли детей, отнесли в комнату, где на кроватях и окнах висели москитные сетки, уложили их и дали успокоительное. Вскоре брат и сестра могли говорить. Они рассказали о своих злоключениях, начиная с отъезда из Сен-Мало и до появления в зале суда. Они не могли понять, почему им было отказано в такой простой и естественной вещи, как повидаться с отцом, и без конца спрашивали:
— Они не убьют его, нет, мадам?
Принесли еду. Но брат и сестра отказались, сказав, что будут есть только после встречи с отцом. Монахиня хотела заставить их, но дети, предпочитая умереть с голоду, твердо стояли на своем. Они также очень удивились, почему им не позволили увидеть Татуэ.
— Он очень плохой человек, — объясняла старая женщина, — злодей, преступник!
— Но он — наш друг, — возражала девочка, — он больше не злодей, мы любим его. Из-за нас он вернулся в тюрьму.
Слова Лизет остались без внимания. Однако главная монахиня задумалась. Чувствовалось что-то искреннее в упорстве маленьких незнакомцев, настаивающих на невиновности отца. Проклиная излишнюю строгость режима, она отправилась к коменданту. Со сдержанным уважением тот слушал доводы старой женщины, однако не соглашался с ними. Она настаивала, требовала, взывала к его человеческим чувствам, просила оказать ей личную услугу и разрешить свидание, поручившись за своих подопечных. Тюремщик почти уступил, однако вспомнил:
— Разрешить свидание может только главный управляющий.
— Ну и что же! Телеграфируйте ему мою просьбу… Я беру ответственность на себя.
Запрос был отправлен. Но по неизвестной причине телеграф перестал вдруг работать, возможно, из-за падения какого-нибудь дерева на провода.
Время шло. Ожидание казалось вечным. Теперь дети говорили без умолку. Гектор хотел знать все, что касается отца:
— Где он?
— В камере.
— Где его камера, ее отсюда видно?
— Да, мой милый.
— Мадам, покажите, пожалуйста, прошу вас.
— Смотри, вон там квадратный дворик…
— В нем есть кто-нибудь?
— Есть. Там стоит часовой и смотрит, чтобы никто не входил и не выходил.
— А дверь? Где дверь в камеру?
— Третий проем в красной стене.
— Вижу… Бедный папа! А если подойти, что будет?
— Охранник будет стрелять из ружья по любому, кто приблизится.
Маленький горбун задумался и грустно произнес:
— Все здесь говорят о смерти… Мы долго тут пробудем?
— Не знаю, может быть, вы поедете в Кайенну.
— Я не хочу. А ты, Лизет?
— Мы должны остаться рядом с папой. Скоро мы увидим его… обнимем, поцелуем и скажем, как мы его любим…
Приближалась ночь. Сестра милосердия отвела детей отдохнуть и пожелала спокойной ночи.
— Мы будем вести себя хорошо и постараемся заснуть, — заверили ее брат с сестрой.
Одно из окон комнаты выходило во двор, другое — на дорогу, по краям которой росли манговые деревья [45] . Аллея вела к пристани. Тотор и Лизет, на удивление спокойные, наблюдали за птицами, которые, не боясь людей, перелетали с ветки на ветку в поисках ночлега.
45
Манго — вечнозеленые тропические деревья дают вкусные и питательные плоды.
Сумерки сгущались. В комнату принесли ночник и глиняный кувшин со свежей водой. Брат и сестра забрались в кровати и вскоре заснули или, по крайней мере, притворились спящими.
Прозвучал сигнал окончания работы. Отовсюду в дома и казармы возвращались люди. Прошло часа три, и новый сигнал возвестил об отбое. Лагерь погрузился в тишину душной экваториальной ночи, лишь вдалеке иногда повизгивали дикие обезьяны.
Маленький горбун приподнялся и шепотом спросил:
— Лизет, ты спишь?
— Нет, жду.
— По-моему, пора…
Мальчик молча оделся, вылез из-под москитной сетки [46] и потушил ночник. Затем наклонился над кроватью сестры:
— Не бойся! Никто меня не поймает.
— Будь осторожен, там часовой с ружьем!
— Да… да… не волнуйся!
— Обними меня.
Гектор поцеловал сестру и подошел к окну. Осторожно открыв его, он встал на подоконник и решительно спрыгнул на землю. Приземление было удачным, ведь окно находилось невысоко от земли. Некоторое время маленький горбун оставался на месте, прислушиваясь, не заметил ли его кто-нибудь. Никого. Все шло хорошо. Пригнувшись, он пересек манговую аллею, отдышался и почти ползком стал пробираться дальше. Ноги его дрожали, сердце билось так сильно, что готово было выпрыгнуть из груди. Но желание встретиться с отцом было сильнее страха, и он уверенно двинулся к казематам. Двухметровый деревянный забор, протянувшийся метров на шестьдесят, лишь с первого взгляда казался неприступным. Его охраняли двое: один часовой с севера, другой — с юга. Мальчик помнил, что оба имели право стрелять без предупреждения, но не остановился. Он узнал часового, охранявшего северную сторону. Это был тот самый конвоир, что проводил его и сестру в госпиталь. Теперь солдат дремал, опершись на ружье, мечтая о родной Франции, отделенной от него восемнадцатью тысячами лье океана. Мимо часового Гектор проскользнул незамеченным. Оставалось перелезть через забор и пересечь двор. Надо сказать, что, несмотря на горб, мальчик был ловкий, сильный и умел преодолевать подобные препятствия, так как большую часть свободного времени проводил со своими товарищами в порту, где ему приходилось лазить и не на такие заборы. Он сделал несколько шагов, завернул за угол и без труда оказался наверху, а затем благополучно соскользнул вниз. Маленький горбун вспомнил расположение камер, которые он видел из окна госпиталя. Первая, вторая… Вот третья дверь! Он прислушался. Тишина. Пригнувшись к земле и приблизив губы к щели под дверью, герой прошептал:
46
Москиты — мелкие (3–4 мм) насекомые — кровососы человека и животных, переносчики и возбудители различных заболеваний. Для защиты от них пользуются мелкоячеистыми сетками, которыми затягивают дверные и оконные проемы, каркасы над кроватями.