Отношение части и целого, согласно Аристотелю, имеет двунаправленный характер – целое предполагает части, часть предполагает целое. Соотношение частей и целого – это родо-видовые отношения, ср.: «то, что входит в определение, разъясняющее каждую вещь, также есть части целого; поэтому род называется и частью вида, хотя в другом смысле, вид – часть рода» [4, 174]. Движение от частей к целому – это не что иное, как синтез. В определении части есть указание на целое. Часть определяется через целое.

Г.В. Лейбниц относит анализ к особому искусству, с помощью которого можно выйти на новые идеи. Автор считает простым то, что должно синтезироваться в сложное, ср.: «Часто приходят к прекрасным истинам путем синтеза, идя от простого к сложному» [29, 376]. Если экстраполировать это положение на отношение определяемого и определяющего, то первое будет сложным, а второе – простым. Г.В. Лейбниц видел в анализе средство каталогизации простых мыслительных понятий. Творческой становится процедура комбинаторики, с помощью которой можно совершенствовать процесс познания мира.

Э.Б. де Кондильяк выступает против синтеза в понимании его как сцепления идей. Он отдает предпочтение анализу. Он рассматривает анализ как подлинный путь к открытиям. Однако анализ для автора – это не только расчленение, но и сочетание. Он практически отождествляет синтез и анализ, ср.: «Цель синтеза – как расчленение, так и соединение, а цель анализа – как соединение, так и расчленение» [25, 252].

Кондильяк указывает также на бесполезность дефиниций, в которых «хотят объяснить свойства вещей при помощи рода и видового отличия». По мнению автора, дефиниции нельзя применить в отношении простых идей. Кроме того, дефиниции не пригодны для того, чтобы «давать точное понятие о не очень сложных вещах» [25, 139]. Это своего рода протест против аристотелевских родо-видовых оснований определения. Расчленение идеи на несколько идей – это путь от синтеза к анализу. Его и проповедует автор, ср.: «Анализ – единственный ключ к открытиям, но, могут спросить, что является ключом к анализу? Связывание идей» [там же, 292].

Предпочитая анализ, Кондильяк объявляет синтез ненадежным, неясным методом. С этим трудно согласиться. Если, например, взять какое-нибудь слово и его дефиницию, то мы увидим, что отдельное слово представляет собой результат синтеза, а его дефиниция есть не что иное, как анализ. Данное положение легко продемонстрировать с помощью цифр. Если рассматривать цифру 5 как синтез, или сумму, то она может быть разложима (= «проанализирована») различным образом, ср. 2 + 3 или 4 + 1, или 1 + 1 + 3 и т. д. О чем это говорит? Хотя бы о том, что одно и то же понятие может иметь множество дефиниций. Одна и та же вещь или идея может быть разделена на множество различных частей или признаков, комбинирующихся различным способом.

Вероятно, наше заблуждение состоит не в делении целого на части, т. е. не в переходе от синтеза к анализу, а в способе соединения частей для получения (первоначального) целого, или в переходе от анализа к синтезу. Это особенно заметно, когда мы имеем дело не с частями одного порядка или единой категории (например, с элементами цифрового ряда), а с разнородными, разнокатегориальными частями, которые еще не выделены нашим сознанием в отдельные признаки и понятия, т. е. не являются фиксированными. В качестве примера можно представить себе круг, внутреннее пространство которого поделено на разные части, не соответствующие известным нам геометрическим фигурам типа треугольника, трапеции, четырехугольника (рис. 5).

Рис. 5

Мы можем разобрать по частям данный круг. Однако потом сложить такие «аналитические» части в целый круг значительно труднее, чем составить, например, четырехугольник из известных правильных геометрических фигур. Отсюда вытекает еще один интересный вывод – чтобы приступить к процедуре синтеза, часто необходимо знать, что и как должно быть синтезировано. В противном случае мы передоверяемся случайности и создаем новый «нерассудочный» объект, что в истории науки уже не раз имело место.

Ф.В. Шеллинг, рассматривая проблему целого и части в искусстве, обосновывает понятия синтеза и группировки. Автор связывает синтез с понятием целого. Группироваться в целое могут независимые части. При этом «целое при созерцании частей так же предшествует им, как оно должно им предшествовать и при их созидании» [там же, 234]. Если рассматривать художественное полотно как целое, а изображенные на нем фрагменты как части, то, по-видимому, чтобы понять отдельные фрагменты, их нужно соотнести с целым образом картины. При создании картины образ целого должен регулировать и регламентировать написание фрагментов. Художник синтезирует предмет с пространством. Эту процедуру Шеллинг считает самой трудной целью группировки.

В плане исследуемой проблемы интересны мысли философа о языке и речи. Язык для Ф.В. Шеллинга – это разрозненные части, а речь – это синтез частей, т. е. целое. Автор называет язык «высшим символом хаоса» в противовес речи, которую он рассматривает как единство, как «символ тождества всех вещей» [55, 187]. В чем тогда смысл речи как целого? Наверное, не в простом объединении слов-частей, а в их единстве, при котором каждая слово-часть пронизана целым – указывает на него, предполагает его присутствие.