— Значит, на нее надежды мало.

— Ну, не знаю. Не сказал бы. Все на свете возможно, всяко бывало. Он, случается, уезжает по делам. Не может же он ее на цепь посадить, верно?

— Да, на цепь ее не посадишь.

— Ей надо вести себя поосторожнее, но была бы охота, а возможность найдется.

Брон отодвинулся подальше от фермеров, чтобы поймать взгляд Уэнди, когда она снова появилась за стойкой.

— Значит, в воскресенье? — шепнул он.

Она улыбнулась и пожала плечами.

— Куда же он девался? — недоумевала Кэти.

Она еще не сняла ни пальто, ядовито-зеленый мохнатый балахон, усеянный тысячью мелких капелек, осевших на ворсинках, ни платочка, защищавшего от дождя тугие завитки — только сегодня она побывала у парикмахера.

— Он пошел прогуляться, голубка. Не понимаю, где он мог задержаться. Оставил записку, что скоро вернется. Наверно, не надо было мне уходить. Но я боялся, что река опять разольется.

Ивен помог жене снять пальто.

— Ты, наверно, очень устала, — сказал он. — Посиди отдохни, а я приготовлю чай.

— Нет, все-таки сперва нужно немножко прибраться, — ответила Кэти. — Половики в такую погоду ужас как пачкаются. А как же наше молитвенное собрание?

— Боюсь, придется не пойти. Я позвоню мистеру Боуэну и объясню. Не обязательно рассказывать все подробности. Наши друзья и так нас поймут, я уверен. Главное — не пропустить завтрашней службы: это ведь самый важный день празднества.

— Да, — согласилась Кэти. — Пропускать никак нельзя. А какой он, твой брат?

— Ты хочешь сказать — с виду? Не думаю, чтоб он произвел на тебя уж очень хорошее впечатление. Оно и не удивительно, ведь у него такая несчастная жизнь. А вообще я сказал бы, он довольно спокойный и сдержанный. В особенности по сравнению с тем, что было. Я его не видел пять лет и, откровенно говоря, не ожидал, что он будет так держаться. В глубине души у меня такое чувство, что он стал другим человеком. Может, дошли наши молитвы.

— Может, и правда дошли, — сказала Кэти. — Мы ведь всегда за него молились.

— Неисповедимы пути наших молитв, — произнес Ивен.

— Он будет жить у нас?

— Я изо всех сил постараюсь его уговорить.

— А что мы скажем нашим друзьям?

— О том, что он сидел в тюрьме? Если уж зайдет разговор, надо сказать правду.

— Да, — согласилась Кэти, — иначе нельзя.

Он ласково потрепал ее по плечу.

— Куда мы его поместим, в заднюю комнату?

— Пожалуй, — сказал Ивен, — но, может, мы пойдем на маленькую жертву и сами переберемся туда? Ты не будешь против, голубка?

— Конечно, нет.

— В задней комнате непременно нужно все заново покрасить. Как только будут деньги, первым делом этим займемся.

— Из нашей спальни вид куда лучше, — сказала Кэти. — Пойду-ка сменю постель и выну вещи из шкафа. — Она поднялась.

— Подожди, голубка моя, надо бы еще кое-что обсудить, пока мы одни.

Кэти снова села, выжидательно глядя на мужа. К иным важным для себя решениям Ивен порою приходил лишь после внутренней борьбы. Кэти уже научилась угадывать ее по тому, как ходили желваки на щеке, возле рта, — вот как сейчас.

Ивен сказал:

— Я все думаю о Броне — и не только сегодня, когда я его снова увидел, а уже несколько месяцев. Ты, может, и не замечала, но нередко у меня бывало тяжко на душе и я себя корил. Я вижу в его приезде руку провидения. Откровенно тебе признаюсь: меня мучит совесть за то, как я поступил с родным братом. В трудный час я от него отвернулся.

— А что ты мог сделать? — возразила Кэти.

— Да помочь-то, пожалуй, ничем не мог, но надо было поддерживать с ним связь, пока он сидел в тюрьме, убедить его, что я все еще в него верю. А я его бросил в беде, и сейчас для меня его приезд — ниспосланная небом возможность любой ценой искупить свою трусость и небрежение.

— Делай все, что считаешь нужным, дорогой.

— Мне всегда придает силы сознание, что ты меня поддерживаешь, — сказал Ивен. — Я счастливый человек. — Он взял ее руку и крепко сжал. — Меня, по правде говоря, больше всего беспокоит неприятная история с завещанием матери. Гриффитс уже успел рассказать Брону. Ох, до чего досадно, что ему пришлось узнать обо всем от этого порочного старика!

— Ты ни в чем не виноват, — сказала Кэти. — Твоя мать сделала, что хотела. Ты ведь не пытался ни уговорить ее, ни отговорить.