Мясник не присутствовал на похоронах Джозефа Бенджамина Чапина в церкви Святой Троицы. Мясник и Джо Чапин за всю жизнь не сказали друг другу ни слова, и тем не менее мясник удивился бы тому, насколько много знал о нем Джо Чапин. Толковый человек — адвокат и директор банка, — три поколения семьи которого прожили в этом городе, получает немало сведений о согражданах и, как правило, держит их в памяти. И в некотором роде жаль, что мясник и адвокат никогда не были друзьями или по крайней мере близкими приятелями. Между ними была незначительная разница в возрасте, совсем незначительная, и их кое-что объединяло. И у того и у другого были сын и дочь — дети, не оправдавшие их надежд. У обоих мужчин были холодные равнодушные жены, с которыми они прожили всю свою жизнь. И теперь, когда у одного из них жизнь была уже на исходе, а у другого закончилась, осуществлять великие мечты обоим было слишком поздно. Мясник всегда мечтал стать чемпионом мира по поднятию штанги, а Джо Чапин мечтал стать президентом Соединенных Штатов и был уверен, что это ему по плечу.

Только один из внушительной группы друзей и приятелей покойного, избранных для почетной миссии вынесения гроба из церкви Святой Троицы, знал, какой серьезной и глубоко затаенной была эта мечта Джо Чапина. Один человек знал, а другой — догадывался. Знал о его мечте Артур Мак-Генри, партнер Джо в их совместной юридической фирме. А подозревал о ней Майк Слэттери, сенатор штата и председатель Республиканского окружного комитета. Артур Мак-Генри всегда считал, что из Джо Чапина получился бы хороший президент, а Майк Слэттери об этом почти не задумывался. На всех этапах жизни Джо Бенджамина Чапина — детства, юности, зрелости и преклонных лет — Артур Мак-Генри знал о его мыслях и делах больше кого бы то ни было. Он знал, насколько Джо Чапин от него зависел, и знал, что сам Джо Чапин считает, будто не зависит ни от кого на свете. Джо Чапин, перед тем как поведать Артуру тайну, никогда не требовал от него никаких клятвенных обещаний ее не разглашать. И почти не было тайн, которые Джо бы ему не доверил. Но Джо не столько поверял ему свои тайны, сколько одаривал ими. Рассказывая Артуру о чем-то глубоко личном, Джо полагал, что сохранение этого в тайне само собой разумеется, да и сам Артур Мак-Генри был для Джо чем-то само собой разумеющимся. Подробности, которые Джо Чапин обсуждал с ним без всякого стеснения, из уст другого человека казались бы Артуру весьма неприятными, но в излияниях Джо была некая высокомерно-доверчивая наивность, а к наивности Артур Мак-Генри относился с уважением. На одном из этапов их дружбы Артур неожиданно осознал, что зависимость Джо от него, Артура, придает ему сил и уверенности в себе. Его статус был явно ниже статуса Джо: Джо Чапин был красивее его и обладал обаянием, действие которого ощущалось мгновенно и в частном клубе, и в зале суда, — и начиная с детства, с подготовительного класса школы, такое положение в общем-то оставалось неизменным. Однако Артур Мак-Генри знал, что, когда его не было поблизости, обаяние Джо точно теряло свою эффективность. Всякий раз, когда Артур Мак-Генри возвращался из длительной поездки, Джо встречал его с нахмуренным видом, но через несколько дней, после часов доверительных рассказов и излияний, мрачность его постепенно исчезала. «Мы, Артур, по тебе скучали», — бывало, говорил Джо, похоже, не догадываясь, что за его словами кроется нечто большее, чем простая вежливость. Однако, осознав суть их отношений, Артур почувствовал себя куда увереннее. Для единственного человека, которого Артур в этой жизни любил, он оказался незаменимым, и этого ему было достаточно.

Тот же человек, который мог сделать намного больше Артура для того, чтобы сбылась мечта Джо Чапина, был не из тех, кто расходует свою любовь на людей, от которых не дождешься взаимности. Описать Майка Слэттери не составляет никакого труда: ирландец, из второго поколения иммигрантов, с приятным гладким лицом упитанного священника с процветающей паствой, Майк походил на человека, не жалеющего времени на парикмахера, маникюршу и чистильщика обуви. У него были маленькие гладкие руки и маленькие ступни, благодаря которым в другие времена и в других краях он наверняка бы стал отменным чечеточником. Одевался он самым элегантным образом: на нем всегда был темно-синий костюм и черный галстук с жемчужной булавкой. Своим ирландским происхождением он пользовался как секретным оружием. Он всегда открыто и с гордостью говорил о своих ирландских корнях, но его происхождение было скорее средством заставить других, неирландцев, поддаться самообману. Он умел рассказать смешную историю и бывал остроумен, но при этом всегда и всем давал понять, что он не кто иной, как ирландец. И заметьте, он был приятным собеседником. Но те, кто не принадлежал к ирландскому племени, ошибались в одном: Майк был не только тем, кем казался — веселым, общительным парнем с Изумрудного острова. Ирландцев ему одурачить не удавалось: они видели его насквозь, хотя и с некой преданностью отдавали дань его достижениям, в то время как неирландцы лишь в ходе непосредственных столкновений с ним, а нередко и сражений, в конце концов начинали понимать, что он ловкий, прагматичный и вероломный политик. К простым ирландцам Майк относился свысока, и они это чувствовали, но он был именно тем человеком, к которому обращались за одолжением, и Майк, когда только мог, в этих одолжениях им не отказывал. Однако именно благодаря этим одолжениям и гордости простых людей за его престиж Майк держал их в узде. Как только у него возникло подозрение, что Джо Чапин хочет стать президентом, Майк тут же решил, что Джо в президенты не годится; и с той минуты у Чапина уже не было никаких шансов стать президентом. И это при том что Майку Слэттери он нравился. Джо Чапин был джентльменом, человеком предсказуемых реакций и поступков и потому скорее всего человеком безобидным. И еще Майк Слэттери, отец трех дочерей, одна из которых была монахиней, подмечал в Джо какое-то необычайно притягательное для него мальчишество. Почти все, что Майк сделал для Джо Чапина, он делал из отцовских побуждений, при этом, разумеется, не возлагая на себя никаких отцовских обязанностей. Правда, кое-что он сделал из восхищения перед Эдит Чапин. «Если бы я был протестантом, то женился бы на Эдит Чапин», — однажды сказал он, ни на минуту не сомневаясь в том, что Эдит приняла бы его предложение.

Похороны стали частью жизни Майка Слэттери, и возможно, это случилось бы, даже если он не стал бы политиком. И сегодняшние похороны Джо Чапина проходили удачно, предсказуемо удачно. Майк бросил взгляд в сторону ряда, где сидела Эдит Чапин. Лицо ее было скрыто густой вуалью, и сидела она неподвижно, в окружении сына, дочери и своего брата. Во время протестантских похорон кто-то может потерять сознание, у кого-то может случиться сердечный приступ, но в отличие от католических похорон — где рыдают и тихо, и в голос, — здесь почти никто не плачет. Майк никогда не плакал на похоронах и вообще почти никогда не плакал. За всю свою взрослую жизнь он плакал всего два раза. Первый раз он заплакал, когда его дочь Маргарет пришла к нему и объявила свое твердое решение: она почувствовала истинное призвание и вступает в монашеский орден «Священное сердце». В тот день Майк заплакал вовсе не от огорчения, а из-за отцовской радости: его простушка дочь выбрала для себя жизненный путь, который принесет ей счастье. И из гордости тоже. «Священное сердце» — аристократический орден, и если его дочь решила стать монахиней, то ему приятно было думать, что она окажется среди девушек из лучших католических семей. Если бы Эдит Чапин решила стать монахиней, то обязательно вступила бы в орден «Священное сердце». Присутствие рядом с Эдит сына и дочери ничуть не помешало Майку представить Эдит Чапин монахиней, и ее вуаль придала этой мысли своеобразную весомость. По роду своей политической деятельности Майку не раз приходилось слышать об интимных подробностях жизни множества людей и пользоваться этими сведениями, включая и те, что он называл постельной жизнью. Он, например, обернул себе на пользу тайну одного из своих политических соперников, скрывавшего, что он гомосексуалист; и он велел одному из своих сотрудников отстраниться от политики задолго до того, как всем стало известно, что его жена нимфоманка. Никто в Гиббсвилле не обладал сведениями, которые можно было бы обернуть против Майка Слэттери, при том что в городе не было извращений, эксцессов или скрытых пороков, которые не были бы известны Майку, и ни один из них его не шокировал. Но он никогда не мог представить себе Эдит Чапин раздетой или Эдит и Джо в положениях «постельной жизни». Он не мог представить себе Эдит выходящей из ванны и вытирающейся полотенцем. Для него она всегда была женщиной довольно высокого роста, полностью одетая, с грудью без сосков. За годы знакомства с Джо до Майка дошли кое-какие сведения, которые противоречили представлению о том, что Эдит Чапин была не более чем обладательницей холодного разума и девственного тела. Однако у Майка хватало сообразительности понять, что его влечение к Эдит Чапин частично объясняется именно тем, что он никак не может вообразить себе Эдит с раздвинутыми ногами, готовую к совокуплению со своим мужем (или с каким-либо другим мужчиной). И не было ни малейших сомнений, что Майка к ней влекло — влекло не один год подряд.

Однако он не испытывал ничего подобного к ее дочери Энн, молодой женщине, которую почти никогда не забывали упомянуть, перечисляя красавиц высшего общества Гиббсвилля. Но никто ни разу не называл красивой Эдит Чапин, однако, по представлению Майка Слэттери, она была куда красивей Энн. У Майка были свои стандарты, которые он никогда не провозглашал вслух, и тем не менее никто ни разу не слышал, чтобы Майк Слэттери назвал красивой женщину, хоть в какой-то мере греховную. А о греховности Энн Чапин Мазгроув ходили кое-какие неопределенные слухи еще во времена ее учебы в школе мисс Холтон. Все три дочери Майка когда-то учились в школе мисс Холтон, и истории, которые девочки приносили из школы, помогали Майку Слэттери добывать весьма полезные сведения. То, что Энн курила, было для него не столь важно, но эта информация подготовила его к последовавшей вскоре за этим новостью о том, что Энн и одна из девочек семейства Стоукс отправились на загородную прогулку в грузовике мясника. Обе девочки, как были в школьной форме, уехали на грузовике сразу после урока геометрии. И если этого приключения было недостаточно, то для разнообразия грузовик умудрился застрять в весеннем дорожном месиве в «милях» от магистрального шоссе. Домой девочки вернулись только к семи часам вечера. А к одиннадцати часам вечера Майк Слэттери убедил Джо Чапина, что не следует добиваться увольнения этого паренька с работы. «Его уволят, а потом хлопот не оберешься, — сказал ему Майк. — Вы разберитесь с людьми мисс Холтон, а я позабочусь о пареньке». И никто не заметил связи между приключением Энн Чапин и девицы из семьи Стоукс и исчезновением паренька из Гиббсвилля. Парень сбежал из города и, как Майк сказал своей жене, так и не понял, почему его вытурили.

Это происшествие случилось девятнадцать лет назад.

Не так уж и давно.

И все же сравнительно давно, если учесть, что Эдит Чапин тогда было всего лишь сорок. Женщина в сорок лишь годом старше тех, кому за тридцать, а трем дочерям Майка было за тридцать, и он считал их молодыми женщинами.

На секунду-другую у Майка возник соблазн обернуться и поискать в толпе прихожан свою жену. Но он тут же подавил свой порыв, сочтя его неприличным, и, кроме того, он знал, что она уже где-то в церкви. Пег Слэттери не надо было дважды объяснять, на какие похороны ходить, а на какие — не стоит. Ее присутствие на похоронах в какой-то мере определяло, насколько важным было положение покойного или его здравствующих родственников. Она посещала похороны всех политиков независимо от их партийной принадлежности, похороны практически всех юристов, похороны всех священнослужителей и почти все похороны врачей, банкиров, купцов, руководителей братских орденов и ветеранских организаций, а также похороны популярных чудаков вроде старых спортсменов, калек-газетчиков, китайцев — владельцев прачечных, речных капитанов, престарелых негров-официантов, вышедших на пенсию железнодорожных кондукторов и машинистов и еще похороны детей из многодетных семей с числом отпрысков от десяти и более. Джо Чапин подходил под несколько категорий и к тому же был их личным приятелем, хотя Пег Слэттери никогда не была у него дома. На этих похоронах Пег Слэттери и ее дочь Моника сидели там, где их хорошо было видно. Благодаря длительной практике Пег — специально для похорон и других официальных событий — освоила и усовершенствовала некий безличный поклон: стоило кому-то посмотреть на нее и встретиться с ней взглядом, как она отвечала кивком, и если его принимали за поклон, значит, он был поклоном. Если же тот, кто на нее смотрел, не был достоин поклона, Пег мгновенно отворачивалась, и приветствовавший ее понимал: раз Пег отвернулась, значит, кланяться ему она не собирается. Так или иначе, этот поклон, или кивок, или просто легкий наклон головы не сопровождался улыбкой, что было весьма кстати на похоронах и прочих торжественных событиях. Этим поклоном или кивком Пег давала понять, что она прекрасно сознает свое положение супруги Майка Слэттери — человека, к которому влиятельные люди приходили просить одолжения и который обладал властью и мог делать одолжения, и человека, который все без исключения вопросы обсуждал именно с ней. Ни один мост не был построен даже через жалкую речушку, ни один парень не назначен на должность в Аннаполисе, ни одна новая оценка дома не утверждена без того, чтобы Майк и Пег прежде их ни обсудили. Чтобы осознать этот факт, у некоторых ушло лет тридцать, и все это время они игнорировали Пег Слэттери и тем самым от себя ее отталкивали. Внимание мужчин ей было совершенно безразлично, но ей страшно хотелось, чтобы жены этих мужчин ни на минуту не забывали, насколько сильно ее влияние на одного из самых влиятельных людей в штате. Эдит Чапин этого не забывала; она просто этого не знала.

Пег Слэттери не было известно имя того, кто вел похоронную службу. Его имя ей попалось в утренней газете и во вчерашней вечерней тоже. Кто бы он ни был, он говорил в манере Ф.Д.Р. [2] , — манере человека, в котором для Пег сосредоточились все ненавистные ей черты. Этот мужчина в рясе, стихаре и епитрахили внешне не походил на Ф.Д.Р, но благодаря своей разговорной манере стал для Пег временным символом и представителем мистера Рузвельта. Она ненавидела Рузвельта потому, что он был более успешным политиком, чем Майк Слэттери; потому, что он был протестантом, аристократом, обаятельным парнем, социалистом, лгуном, поджигателем войны, обманщиком и мужем Элеонор Рузвельт. Одним из немногих остроумных замечаний Пег Слэттери, высказанным ею в частной беседе и часто потом повторяемым окружающими, было замечание о том, что единственное, что ей нравится в чете Рузвельт, — это то, что они демократы, а демократов она ненавидит. Пег не гордилась своим авторством, но после того как примерно через год снова услышала это высказывание, которое теперь приписывалось одной активной республиканке из Нью-Йорка, стала ненавидеть Рузвельта еще сильнее. Этот пастор, цитировавший Библию и вещавший в актерской манере, явно был из Нью-Йорка. Однокурсник Джо Чапина по Йельскому университету.

— Пастор — однокурсник Джо Чапина. По Йелю, — прошептала Пег своей дочери Монике Слэттери Мак-Нотон.

Пег выбрала для похода на похороны вторую по старшинству дочь, потому что она была почти того же возраста, что и Энн Чапин Мазгроув. Моника относилась к Энн с симпатией, но пошла на похороны с матерью исключительно потому, что знала: между службой и ленчем будет часовой промежуток и мать может расщедриться и купить ей шляпу. Насколько Монике было известно, церемонии, предшествовавшие захоронению мертвых, порой оказывали на ее мать именно такой эффект, и Моника считала бесплатную шляпу справедливой платой за час, проведенный в чужой церкви в окружении абсолютно чуждых ей людей. Она знала почти всех из них, но они ее ничуть не интересовали. Так же как и ее сестер, Монику приучили вести себя почтительно по отношению ко всем посторонним, и эту вежливость вбивали в девочек до тех пор, пока она не стала у них машинальной. На их белых перчатках никогда не было ни пятнышка, белизна их зубов находилась под постоянным контролем, и прихожане церкви Святых Петра и Павла могли поклясться, что среди прихожанок церкви Святой Троицы не найдется ни одной девушки, которая могла бы сравниться с дочерями Слэттери по вежливости, аккуратности и исключительной презентабельности.