В I в. до н. э. кризис неожиданно обострился: широким фронтом надвигающаяся на римлян опасность (набеги кимвров и тевтонов, войны с восставшими рабами, Митридат, пираты) потребовала чрезвычайного, распространяющегося на все провинции долгосрочного военного главнокомандования; из солдат начали набирать войсковое подразделение полководца. После первых признаков опасности Марий для решения трудной задачи набора легионов начал зачислять в войска в качестве «добровольцев» неимущих граждан, которые ранее были освобождены от военной службы. Такие пролетарии не боялись, как набранные из крестьян солдаты, что после многолетних войн застанут свои хозяйства в полном разорении. Они вышли из самых низов и, естественно, возлагали надежды на своего сенаторского командира, у которого они собирались долго прослужить, и надеялись, что в Риме он постарается обеспечить им под старость небольшой земельный участок. Эти ожидания связывали их со своим полководцем. С другой стороны, честолюбивый, энергичный сенатор получал в руки орудие для политической борьбы. Все это закончилось гражданскими войнами и военной диктатурой Мария, Суллы, Помпея и Цезаря. Нельзя было стереть из памяти пример Суллы, осмелившегося для смены одной диктатуры на другую двинуться с легионами на Рим, священные границы которого не могло перейти ни одно войско. Потом Цезарь хотел сделать формой государственного правления монархию, чтобы найти полумеры, существовавшие еще со времен Мария, и таким образом заставить признать далеко продвинувшееся политическое развитие, когда старая республика продолжала существовать только как пережиток. Если нужен еще один пример того, что военная диктатура Цезаря не была выражением случайного стремления одиночки к власти, то им являются Мартовские иды: смерть диктатора не устранила диктатуру и не привела к восстановлению древней «свободы». В это могли верить только мечтатели.

Принципат Августа, по сути, был ничем иным, как тщательно завуалированной военной монархией. То, что произошло в течение нескольких лет после убийства Цезаря, было постепенной гибелью республики, и одним из ее могильщиков стал молодой Гай Октавий, будущий Август. Он смело и бесцеремонно благодаря обостренной интуиции и грубому подкупу за короткое время вступил в политическую игру и ловко и безжалостно избавился от своих политических противников. Этот девятнадцатилетний юноша, которого никто сначала не воспринимал всерьез из-за возраста, был способен на все — это обнаружилось уже через несколько месяцев, — в том числе и на то, чтобы стать впоследствии мудрым Августом. Что он представлял собой еще в 44 г. до н. э. в обществе, где ценились только происхождение, достигнутое путем занятия высокой должности положение, зрелость и политический опыт? Что значил этот «юнец», родившийся в 63 г. до н. э., когда такой человек, как Цицерон к этому времени достиг высочайшей ступени политической карьеры — консульства?

Он не мог ничем похвастаться, кроме родственных связей с бездетным диктатором, внучатым племянником (внуком сестры) которого он был. Когда произошло покушение, Октавий жил в Аполлонии на побережье Адриатического моря, где обучался риторике и философии, а также военному искусству. Там он поддерживал контакты с местными войсками, подготовленными для запланированной Цезарем Парфянской войны, в которой он должен был участвовать, находясь в штабе диктатора, как до этого во время Испанской войны. Получив страшное известие об убийстве, он немедленно перебрался в Италию, недалеко от Брундизия (Брундизи), но без войска, хотя мог бы его собрать. Там он услышал о завещании Цезаря, о своем назначении главным наследником и об усыновлении. После приема завещания и подтверждения усыновления куриальным законом юный Октавиан с правами и обязанностями родного сына вошел в семью Юлиев, родоначальницей которой была якобы Венера (Genetrix). Он сразу же стал называть себя Цезарем (Гаем Юлием), и ни одна часть его имени, что не соответствовало обычаю, не напоминала о его прежней семейной принадлежности. Октавианом, как мы привыкли его называть, перед принятием имени «Август» он никогда себя не называл. «Месть» за убийство «отца» стала, таким образом, его сыновним долгом. Однако с самого начала он хотел быть не только частно-правовым, но также и политическим наследником диктатора. Он стремился к почетным должностям, которые занимал «отец», и с самого начала не делал из этого секрета. Для достижения цели, как показал опыт, ему было нужно преданное войско, государственная должность и личная клиентела. Сначала обстановка в Риме показалась юноше безвыходной и опасной. Поэтому мать, племянница Цезаря, и опытный политик отчим отговаривали его принимать наследство. Ведь было абсолютной утопией собрать огромные денежные суммы, завещанные Цезарем городскому плебсу и ветеранам. Но они недооценили решительность девятнадцатилетнего юноши, верившего в свою звезду. Для него было жизненно важно не ждать, как Цезарь, еще двадцать лет, чтобы по ступеням обычной римской чиновничьей карьеры подняться до консульства, а потом получить наместничество в большой провинции с правом командования войсками.

Тот, кто теперь задумывается над событиями Мартовских ид, не знает, то ли ему удивляться глупости заговорщиков, особенно Брута, или же невероятной мудрости «юнца», его бесцеремонному овладению всеми политическими средствами привлечения людей на свою сторону, вплоть до террора и насилия. Историки, как ретроспективные пророки, оправдали убийство тирана, поскольку оно для них олицетворяло историческую необходимость. Цезарево решение внутриполитической проблемы не давало достаточного простора для деятельности привыкшей к власти сенатской аристократии, ни желанной «свободы» олигархии, какой бы ограниченной ни была эта свобода в век бесконечных завоевательных операций крупных войсковых соединений. Политической ошибкой Цезаря было то, что он неправильно оценил фактическую расстановку сил. Как народы, несмотря на изменения в сфере власти, не были готовы поступиться традиционными государственными институтами, так и правящая до сих пор аристократия была неспособна без сопротивления подписать свое политическое отречение. Цезарь задавил «свободу», поэтому убийство в глазах заговорщиков было почетным и нравственным поступком. Но такое решение в эпоху, которая не знала современной изощренности в подобных вещах, превратилось в бессмысленное политическое убийство, коль скоро вместе с убитым не был ликвидирован режим, который хотели уничтожить. Было величайшей глупостью пронзить кинжалами беззащитного человека, добровольно отпустившего свою личную охрану, и при полном непонимании обстановки пустить на самотек все остальное. Недаром Цицерон увидел в этом покушении отвагу мужчин и детский разум. Было непростительным заблуждением не устранить вместе с тираном верных Цезарю консулов Антония и Долабеллу, а также командира конницы Лепида, который в марте один располагал войсками в Риме, а вместо этого руководствоваться моральными принципами в отношении сторонников диктатуры: «Брут — достойный человек». Так и случилось то, что должно было случиться с народом, который ни разу в своей истории не пережил настоящей революции и для которого много значил авторитет высших должностных лиц. Цезарь погиб, но его место заняли цезарианцы — Антоний и молодой Цезарь. Когда народ пришел в себя от пережитого ужаса, вызванного убийством, правление государством перешло к консулу Антонию.

К кому могли обратиться убийцы, республиканцы, как их неправильно называют, чтобы после падения диктатора не допустить возрождения деспотизма и связанной с ним несвободы? Войсковые соединения в ближайших пограничных провинциях находились под командованием сенатских военачальников, назначенных Цезарем, которые в неясной ситуации не собирались подвергаться риску ради пустого названия несуществующей республики. Даже если кто-то из них в душе отвергал диктатуру в стиле Цезаря как государственное устройство и втайне был согласен с Брутом и Кассием, было трудно повести войска по приказу безликого сената против полководцев Цезаря, Антония и Лепида, или против нового Цезаря. Очарование великодушного, победоносного, щедрого до расточительности диктатора действовало не только на тех, кто служил под его знаменами. Армия, стоящая наготове по ту сторону Адриатики, в любой момент выступила бы для отмщения за убийство, если бы ее призвал любой предводитель. Никто не заблуждался относительно поведения ветеранов армии Цезаря, которые недавно, после окончания службы, получили землю в городах Италии или ждали своего расселения. В ближайшие годы процезарианские настроения многих легионов ограничивали действия даже цезарианских правителей и многократно вынуждали к примирению между Антонием, боевым соратником Цезаря, и Цезарем, приемным сыном. Под давлением армии древние, веками определяющие судьбы Рима конституционные власти — сенат и народное собрание — превратились в государственно-правовую «функцию» и часто использовались только для того, чтобы придать законную форму волеизъявлениям власть предержащих. С утратой традиционного чувства государственности они политически проиграли.

Что мог ждать Брут от сената? Конечно, всего, пока было безопасно призывать против тирании, и сенаторы без всякого принуждения могли принимать решения в духе свободы. Но диктатор превратил сенат в место сборища поддакивающих. Ведь сенат, численность которого возросла до девятисот человек, был наводнен «новыми людьми», верными сторонниками Цезаря! И сколько же было тех, кто мог выступить с чистой совестью, раз они хранили верность диктатору? В большинстве своем они были восторженными сторонниками, которых возвысил Цезарь, желая сделать их обязанными ему, или по меньшей мере попутчиками и соучастниками диктатуры. Хребет этого сената был сломан уже давно, со времен Суллы, и сенат разучился пользоваться свободой, даже если бы ее и получил. От него уже нельзя было ожидать единодушия и твердой воли. Обратиться к народу Рима, чтобы с его помощью укрепить якобы вновь завоеванную свободу и свести счеты с диктатурой? Так как не все заговорщики были политическими мечтателями, они понимали, что в большинстве случаев жители Рима жадно внимали любому шумливому оратору и бездельнику, восторженно воспринимали любой призыв, если он был подкреплен сестерциями и играми, и как часто за ликованием следовало «забросай его камнями». Цезарь так мало соответствовал типу современного деспота! Сенат чествовал его, как ни одного другого римлянина, а народ уважал его не только за щедрость. Он чувствовал в нем сверхчеловеческую силу. Власть всегда производила впечатление на римский плебс, он склонялся перед ней послушно или ропща. И именно этой власти не было у убийц, предводители которых, как преторы, должны были подчиняться консулу, если не хотели нарушать священной римской традиции.

Итак, восстание свободолюбивой аристократии против диктатуры, которое одновременно было борьбой за интересы небольшого круга сенаторских семей, закончилось плачевно. Убитый восторжествовал над убийцами, несмотря на то, что сенат объявил диктатуру вне закона на вечные времена. Все распоряжения Цезаря, даже необнародованные, имели законную силу, в том числе и его завещание. Сенат, куда убийцам был запрещен вход, устроил Цезарю торжественные похороны как умершему на своем посту диктатору, а убийцы должны были радоваться, что добились для себя помилования. Но вскоре после траурных церемоний в честь покойного, чье тело в страстном порыве протеста против «освободителей» было сожжено на форуме народом, они больше не могли чувствовать себя в безопасности, находясь в Риме.

Когда юный Цезарь, чье имя впоследствии вызывало зловещие воспоминания, вступил в политическую борьбу в том возрасте, в котором многие сейчас еще сидят на школьной скамье, сразу стало ясно, что консул Антоний видит в нем, в «мальчишке», докучливого соперника в благосклонности народа и в руководстве цезарианцами. Юноша быстро завоевал расположение римских граждан, начав с того, что осуществил завещанные диктатором дарения с помощью немалых личных средств, военной кассы Цезаря, богатых друзей, и в июле устроил пышные игры в честь побед Цезаря и в честь Венеры, прародительницы дома Юлиев. Во время игр по небу пронеслась комета, которую возбужденная толпа приняла за душу Цезаря, вознесенную к богам.