Надежда. Тимоти? Какого Тимоти?

Софья Гавриловна. Я сказала «Тимоти»?

Надежда. Да, ты сказала «Тимоти». Кто это?

Софья Гавриловна. Я не помню. (Волнуется, переходит на крик. Истерически.) Я не помню, не помню, не помню!

Вдруг начинает биться в конвульсиях. Ее усаживают на диван. Все вокруг нее сгрудились.

Надежда. Клава, звони в «Скорую». Степа, воды!

Софья Гавриловна задергалась и замерла сидя.

Прахов (подбежал, пощупал на шее пульс). Всё.

Надежда. Что «всё»?

Прахов. Все кончено.

Все стоят молча. Вдруг Софья Гавриловна открыла глаза, осмотрела всех стоящих и улыбнулась.

Софья Гавриловна (с просветленным лицом). Я все вспомнила.

Надежда. Что ты вспомнила, мамочка?

Софья Гавриловна. Все. Тимоти вспомнила.

Надежда. Тимоти?

Софья Гавриловна. Мы познакомились в пятьдесят первом году на «Лебедином озере» в Большом театре. Он оказался американским военным атташе. А я была обыкновенная молодая советская женщина, член партии и член бюро райкома. Но в Тимоти я влюбилась. Мы встречались восемь месяцев. Он был женат, но готов развестись со своей Джил и жениться на мне. Когда он уехал в Чикаго брать развод, меня арестовали. Это было уже не НКВД, а МГБ. Меня допрашивал и пугал министр Абакумов. Обещал выпустить, если я забуду Тимоти. А потом со мной что-то сделали, и я его правда забыла. Я даже не помнила, как тебя родила в тюрьме.

Надежда. Ты меня родила в тюрьме?

Софья Гавриловна. Во внутренней тюрьме на Лубянке. Но я только сейчас это вспомнила. А тогда эта часть жизни вылетела из головы, как будто была стерта. Только иногда у меня были сны, которые на что-то мне намекали.

Надежда. И у меня были сны. Но ты же понимала, что ты меня не могла родить ни от кого.

Софья Гавриловна. Я понимала. Но, судя по отчеству, которое тебе вписали в метрику, думала, что у меня был какой-то Тимофей.

Клава. Ты мне говорила, что он был летчик и где-то погиб.

Софья Гавриловна. По профессии Тимоти правда был летчик. И для нас он правда погиб, как и мы для него.

Входит Клава.

Клава. Что тут происходит?

Надежда. Доченька, мы решили уехать. Я, папа, бабушка и ты. Фил нас всех берет с собой. Правда, Фил?

Филипп (покорно). О, йес.

Клава. Нет, мамочка, мы с Вадиком остаемся здесь.

Былкин и Надежда (одновременно). Вы с Вадиком?

Клава. Да, мы с Вадиком.

Надежда. А ты вообще подумала…

Клава. Мамочка, я твоя дочь. Когда я в кого-то влюблена, я думаю только о том, как я его люблю.

Микола. Вот это да! Везет же кому-то. Ничего у него нет, ни кола, ни двора, ни грошей, а ему такая жинка достается. Разве ж это справедливо? Ладно. Как сказал поэт, пиду шукать по свету, дэ оскорбленному есть чувству уголок. А вас, Клавуся, буду любить издаля, как Петрарка Лауру. (Идет к дверям, но возвращается.) Да, забыл. Это вам на свадьбу. (Протягивает футляр с колье.)

Клава. Нет, Коля, это я все-таки не возьму, это слишком дорого.

Микола. Та ерунда!

Махнув рукой уходит.

Прахов (Клаве). А все-таки жаль.

Клава. Чего?

Прахов. Вы столько времени потратили на Достоевского.

Клава. А мне не жалко. Очень хорошая проза. Но стихи Вадика мне нравятся больше.

На сцене очень необычное средство передвижения. Не то низкая телега, не то розвальни, а может быть, автомобиль. На заднем плоском белом борту этого сооружения большими кривыми буквами написано:

Софья Гавриловна сидит внутри, а Былкин, Надежда и Филипп укладывают вещи. Им помогают Клава и Немилов. Звук сирены, блеск мигалки. Появляется Володя.