Местные поезда, как принято считать, никогда не опаздывают — но что-то я этого не заметил. Зато давно заметил другое — с годами человек становится терпеливее, легче переносит бытовые трудности, если можно, конечно, всерьез считать трудностью пятнадцатиминутное ожидание поезда. Но это не значит, что терпеливых людей подобные обстоятельства радуют. Отнюдь.

Я думаю, мало где еще можно так быстро узнать истинные чувства человека, как в аэропорту или на вокзале. Раздражение, страх катастрофы, опасение опоздать, нежелание уезжать — всё написано на лицах крупными буквами, как слова на стене Валтасара. Ассоциация: «слова на стене» теперь чаще вспоминаются в связи с фейсбуком, а не с Библией. Неплохо, но не пригодится.

Примерно половина людей, ожидающих поезда, нахмуренно тычет пальцами в телефоны. Планета — постоянно на связи, я и сам такой. Записывать мысли нужно сразу, как только они появились — первое впечатление сильное, но не стойкое, его нужно хватать за хвост в полете.

Элегантная дама в черном пальто стояла рядом и выглядывала поезд, как любимого. Она, возможно, жила в городе Ц., а я уезжал — и пока что не имел мысли вернуться, хотя город Ц. мне понравился. Я дарю себе города, как другие — женщин или, например, боровую охоту.

Сюжет с женщинами лично у меня сейчас пребывает в таком состоянии, что об этом лучше не думать. Но с тем, чтобы приказывать себе не думать, у меня еще более давние сложности.

Лучший способ забыть о себе — наблюдать за миром.

Люди на перроне всегда начинают шевелиться за минуту до того, как появится поезд. И в то утро мы тоже дружно пошли к путям, как будто хотели все вместе броситься на рельсы — но никто, конечно, не бросился. Евроэкспресс — длинная, серебристая, как ртуть, змея с хищной мордой.

Сейчас, когда я записываю эту историю — в городе Л., в маленькой душной комнатке, за письменным столом с лампой, которая не горит, — мне хочется сказать, что я сразу заметил ту женщину, которая зашла в вагон и села у меня за спиной. Увы! Я долгие годы отвыкал от привычки себя обманывать, нажитой в юности, — и мне слишком тяжело дался этот опыт, чтобы я снова пустился в пляс с теми же граблями. В тот момент, когда я садился в поезд, меня, как и всех других пассажиров, интересовало лишь одно обстоятельство — смогу ли я занять себе хорошее место, лицом по ходу движения, желательно у окна, и чтобы рядом никто не сидел? В крайнем случае «никто» может быть заменен тихим и чистоплотным молчуном. И пусть он сразу же уснет. Но не храпит.

Мне повезло, поскольку я сел у окна, по ходу движения — не выношу, когда нужно ехать задом наперед, хуже только сидеть в ресторане спиной к двери. При этом мне, к счастью, не пришлось бежать и толкаться. Рядом села элегантная дама в черном пальто, пошуршала с минуту газетой и уснула, когда мы еще даже не выехали за пределы большого Ц. Она не храпела, правда, рот у нее слегка приоткрылся во сне, и это доставляло мне небольшое беспокойство. Я не люблю видеть чужих людей в интимных обстоятельствах. В этом есть что-то недостойное и оскорбительное как для меня, так и для них. Потом дама удачно повернула голову, и я больше не видел ее приоткрытого рта. Я смотрел в окно. К сожалению, в отражении был виден не только пейзаж, но и я сам.

Женщина, которая сидела у меня за спиной, никак себя не проявляла. Обживаясь на новом месте, я оглянулся еще до того, как мы тронулись, и увидел чью-то пушистую макушку. Даже не понял, что женскую — сейчас и мужчины могут носить такую прическу. Уверен был только в том, что человек сзади — брюнет или брюнетка. Моя бывшая жена тоже принадлежала к этой масти, и я обходил брюнеток широким кругом.

Как известно, в каждом самолете обязательно найдется младенец-крикун, в каждом лифте — человек, пренебрегающий дезодорантом, а в каждом поезде — любитель обсудить свои дела по телефону или компания девиц на пике смеховой истерики. У нас были и девицы, и телефонный болтун, но они сидели напротив и отчаянно друг другу мешали: болтун в конце концов сменил вагон, а девицы резко загрустили, достали каждая по бумажному пакету с провизией и грустно жевали свои сэндвичи — ни дать ни взять уставшие лошадки. Почему они только что хохотали и вдруг все разом загрустили — этого я понять не мог.

Я плохо разбираюсь в женщинах, и это мое единственное слабое место — разумеется, сейчас я имею в виду работу, а не личную жизнь. Между тем женщины — ядро практически любой целевой аудитории, говорю это как специалист. Вот почему мне мешают ограниченные представления — я не всегда понимаю, что может понравиться женщинам.

Поезд ехал так, как я люблю, — решительно, но без лишнего разгона. Время в пути — два часа двадцать пять минут, и я собирался потратить его на работу. К несчастью, солнце как будто бы ехало в одном вагоне с нами — я сидел в эпицентре солнечного света, как на костре, и почти ничего не видел на мониторе. Нашел в портфеле темные очки, но они мне не слишком помогли, а выглядеть я стал по-идиотски, это было видно даже в оконном стекле. Еще у меня был с собой роман, который похвалил один мой коллега, — но чтение шло у меня туго, возможно, потому, что я не слишком люблю беллетристику. Закладка не доплыла даже до экватора.

Я раскрыл книгу.

По вагону всё еще бродили пассажиры, которым не удалось найти себе место — или же оно им по какой-то причине не понравилось. Поэтому, когда сзади раздались женские возгласы, я не удивился.

Я удивился другому — возгласы были на русском.

Конечно, я знал, что мои соотечественники любят город Ц. и город Л., но всё же за неделю так привык к немецкой речи, что вздрогнул, как, бывает, вздрагиваешь, когда засыпаешь в неподобающем месте.

— Кошмар! — говорила та, что за спиной. — Это правда ты?